...Для того, чтобы жить
Шрифт:
Иван доплыл вовремя. Едва он коснулся плеча Немтыря, тот встрепенулся, увидел надвигающийся нос «Фанагории» с белыми усами бурунов и кинулся назад. Иван загородил ему дорогу.
— Куда, дурак! — кричал он, будто Алешка мог услышать.
Но Немтырь понял или сам увидел баржи, повернул снова и, бешено молотя по воде руками, поплыл к левому берегу.
Вахтенный с «Фанагории», проскочившей в десятке метров, грозил кулаком и ругался самыми солеными словами…
Абдул переоценил свои силы. Это Олег увидел, едва они одолели половину пути. Когда Иван поплыл выручать Немтыря, Олег позвал Тольку. И они держались рядом, по обе стороны от выдохшегося Абдула, подбадривая его, посмеиваясь, готовые, однако, в любую минуту прийти на помощь. Предлагали отдохнуть на спине. Но Абдул, оказывается, этого не умел…
Почувствовав ногами дно, они взяли Абдула под руки, помогли преодолеть последние двадцать шагов до берега.
— Ничего! — подбадривал Олег лежавшего пластом Абдула. — Отдохнешь — и будет порядок. Главное, что переплыл, не испугался! Значит, и в другой раз сумеешь!
— Я так перелякався! — говорил испуганный Сенька. — Тут баржи прут, а навстречу — «Фанагория»! Ну, думаю, амба!..
Он суетился и говорил, говорил. Когда ребята плыли, а он переезжал на моторке, Сенька всегда чувствовал себя виноватым. Вдоль берега он мог плыть очень далеко, но перемахнуть через Дон никак не решался. И теперь смотрел на измученного, но гордого собой Абдула с удивлением и завистью.
Раньше над ним смеялись, а потом перестали, потому что во всем, что не касалось воды, он никогда не отставал от ребят, хотя был младше их на полтора года.
Чуть отдохнув, снова полезли в воду. Купались до гусиной кожи. Потом грелись: играли в чехарду, боролись, гоняли пустую консервную банку, жарили на солнце животы и спины. Слушали Олега. Он пересказывал взятую у отца Нины Шамариной книгу о знаменитом командарме товарище Блюхере.
— Ох и жрать охота! — вздохнул Сенька.
— Есть маленько, — поддержал Иван, — пошли к Бабушке!..
Вверх по течению прошли до самых больших верб. Этим вербам, наверно, лет по сто. Толстые узловатые стволы у многих от старости подгнили. Ведь после ледохода, в разлив, они долго, почти месяц, стояли по горло в воде. Но вербы очень хотели жить. И каждой весной снова и снова их гибкие, покрытые таинственным сизоватым налетом ветви, склоненные к воде, сначала одевались нежными серовато-белыми барашками сережек, а потом и продолговатыми листьями. Под таким шатром никакой зной не страшен. Олег и его товарищи любили эти вербы и не давали пацанве ломать их ветви, разводить костры близко от их стволов.
Одну из самых старых верб они прозвали Бабушкой. Это была заслуженная верба. Она уже второй год хранила их тайну. Высоко над землей в развилке ее ствола Иван обнаружил узкое дупло. Сунул в дырку удилище, и оно вошло туда чуть не все.
И тут Сеньке пришла в голову великолепная мысль:
— Хлопцы! — закричал он радостно. — Зробим хованку!
Они чуть подрезали удилища по длине дупла и стали оставлять их тут после рыбалки. А чтоб никто не нашел, сделали чок — затычку из посеревшего от долгого пребывания в воде чурбака. Сколько раз лазили по вербе другие мальчишки, но их пряталку так и не обнаружили. А котелок и банку с червями, наполненную землей и навозом, они просто закапывали в песок под кустами.
У больших верб и было их постоянное место рыбалки. Левый рукав Дона, отгороженный от правого Зеленым островом, мальчишки называли Новым. Недалеко от берега на Новом Дону из воды торчат обломки баржи, затонувшей еще в гражданскую войну. Клев тут всегда отличный.
— Ну, братцы, наловим сейчас на ушицу! — сказал Олег.
— Зачем смеешься?! — рассердился Абдул, сглатывая слюну. — Ловить рукой будешь, да? Удочка брал? Дома забыл!
— Не переводи кровь на воду! — крикнул ему Иван, успевший вскарабкаться на вербу. И к ногам изумленного Абдула одна за другой упали шесть удочек.
— Фу, шайтан! Как с неба упал!..
Посмеявшись, ребята бросили жребий. Быть костровым выпало Сеньке. Он сразу принялся за дело: установил припрятанные рогатки, стал собирать сухую траву и дрова для костра. А остальные, взяв удочки, вброд пошли к барже.
Небо нахмурилось. Начал накрапывать теплый дождичек. Клевало здорово. Час спустя Сеньку окликнули с баржи:
— Эй, кок! Двигай сюда!
Сенька забрал улов. Разделал рыбу, посолил и, приправив луком и укропом, повесил котелок над костром. А рыбаки, то и дело оглядываясь, продолжали ловить впрок…
— Го-то-во! — наконец раздался победный крик кострового.
Вмиг смотав удочки, ребята наперегонки бросились к берегу.
Ох и уха! Большой чугунный котелок. И рыбы в нем немало. А кажется, одолел бы его один… Это так сначала кажется. А потом, когда выхлебали котелок до половины, стали есть с разбором. Даже Абдул остепенился. Порозовел. Улыбается. У всех в животах разлилось приятное тепло. Уже и поговорить хочется. Но мало ли что тебе хочется! Потерпи, пока вычерпают котелок до дна. Костей-то в мелкой рыбе ой-ёй!..
Дождик давно кончился. И туч нигде не осталось. А солнце уже клонится к западу. Вот-вот коснется раскаленным диском горы, под которой раскинулась станица Нижнегниловская, та самая, куда они зимой ездили на коньках по льду.
Сытые, подобревшие, лежали они на теплом песке и глядели кто куда: на Дон, несущий, как игрушки, разноцветные лодки и яхты, белоснежные величественные пароходы и черные медлительные баржи; на поросший кустами и деревьями Зеленый остров, окаймленный желтыми песчаными отмелями; на чаек, чиркающих по воде острыми крыльями; в голубую безоблачную и бездонную глубь неба…
Неделю ребята пропадали на Дону. Иногда возвращались уже в темноте: трудно отказать себе в удовольствии порыбачить на вечерней зорьке, когда клюет так, что успевай только подсекать да вытаскивать.
Дома у всех повторялась обычно одна и та же сцена. Мать принималась было ругать. Но рыбак гордо протягивал кукан, тяжелый от нанизанной на него рыбы:
— Возьми, мама… Почти всю вечером поймал.
Она смягчалась, ворчала уже только так, для порядка: