...И белые тени в лесу
Шрифт:
– Я понимаю, какая ответственность ложится на мои плечи, но думаю, что справлюсь, – сказала Каролина.
При этих словах мамино лицо просияло. Позабыв все опасения, она чувствовала радость и облегчение, как будто одержала большую победу.
Каролина стояла, скромно потупившись, и ни одна ее черточка не выдавала того триумфа, который она испытывала.
Но и бабушка была актрисой не хуже. Неожиданно я поразилась их сходству.
– Дело в шляпе! – шепнула она чуть погодя.
Помимо прочего, мы решили, что бабушка, используя свои связи, займется поиском места. Она считала, что дело это будет не слишком трудное. Крестьяне почти никогда не приглашают
Но я ошиблась. Каролина вовсе не думала сдаваться. Ночью она тихонько пробралась ко мне в комнату – бледная, с потемневшими от волнения глазами.
Она помахала белым конвертом.
– Как его зовут, Аксель Торсон? Оказывается, Каролина приготовила письмо и даже раздобыла адрес замка, но сомневалась в имени управляющего.
– Торсон, правильно?
– Да. Правильно. Аксель Торсон.
– Можно я посмотрю, что ты написала?
Но Каролина отдернула руку и спрятала письмо за спину.
– Как же так? Неужели мне нельзя его прочитать?
– Не сейчас! Только когда мы получим ответ.
– Что за глупости? Как можно прочесть письмо, которое уже отослано?
– У меня остался черновик – его ты и прочитаешь.
– Но почему я не могу прочесть письмо сразу? – В конце концов меня оно касалось не меньше, чем Каролины.
– Я знаю, что делаю! Ты должна мне доверять!
Каролина мотнула головой и уставилась мне прямо в глаза. Тут я вспылила.
– Ты не отправишь этого письма, понятно? Если ты сейчас же не покажешь мне его, я сама напишу в замок и расскажу, что ты обратилась к ним против моей воли.
И я действительно бы так и поступила. Каролина поняла, что я не шучу, и, подойдя ближе, мягко положила руку мне на плечо.
– Успокойся и выслушай! Конечно, ты узнаешь, что там написано, ты имеешь на это полное право.
– Неужели?
Я впилась в нее взглядом, но она не обратила на это внимания.
– Я прочитаю то, что касается тебя, а про себя читать не буду. Если мы получим место, ты сразу узнаешь все, а если не получим, то это будет уже неважно. Ну как, согласна?
Я кивнула. Но я была сердита на Каролину. Судя по всему, письмо содержало нечто такое, что ей хотелось от меня скрыть. И это меня оскорбило.
Но тут я подумала о бабушке. Оскорбилась бы она на моем месте? Нет, она бы смогла понять Каролину. Что ж, мне действительно достаточно знать то, что она написала обо мне. Проглотив обиду, я дружески улыбнулась.
– Хорошо, будь по-твоему.
Каролина взглянула на меня с благодарностью.
– Ты, конечно, думаешь, что письмо нам следовало бы писать вместе, – что ж, я согласна. Но, поскольку ты вообще настроена против этой затеи, я решила, что лучше тебя не вмешивать. Да и родители могут быть против – ведь никогда нельзя предугадать… А так дело целиком и полностью в моих руках. Я решаю, что рассказать о тебе в письме. И я отвечаю за все. Понятно?
Ее доводы были разумны. Каролина действительно знала, что делала.
– Отлично! Значит, мир. А теперь я прочитаю то, что я про тебя написала.
И вот она принялась читать:
«Моя сестра Берта в настоящее
Слушать это без смеха было невозможно, и своим весельем я заразила Каролину – она так прыскала во время чтения, что я едва могла разобрать слова. Едва справляясь с приступами смеха, Каролина продолжала:
«К тому же Берта – одаренная музыкантша. Она играет на пианино, постоянно совершенствуя свое мастерство. Сейчас ее вниманием завладел Эдвард Григ, и в эту минуту, когда я пишу эти строки, в тишине растворяются последние звуки „Песни Сольвейг“.
– Ох, прекрати, ради бога!
Я так смеялась, что даже вскрикнула, Каролина не отставала; мы повалились на кровать и корчились в пароксизме смеха. Еще бы, как подумаешь об уроках музыки, которой я занималась по настоянию мамы… И как раз сегодня я мучила несчастного Грига, все верно. Выходит, в это самое время – под мамин стон – Каролина писала в замок. Я думала, что умру от смеха.
– Мы так весь дом перебудим.
Каролина взяла себя в руки и немилосердно возобновила чтение: «Мне кажется, у нас с сестрой есть склонность к философии, в особенности это относится к моей сестре, которая вообще отличается медитативным, глубоким душевным складом. Мы вместе внимательно изучили труды великих немецких философов: Шопенгауэра, Канта, Ницше и многих других. Мне бы хотелось особенно подчеркнуть это обстоятельство, потому что, прочитав в юном возрасте великих философов, легко можно прийти к убеждению, что на земле не осталось ни одной неизвестной мысли. Однако мой опыт подсказывает, что к одним и тем же мыслям можно возвращаться вновь и вновь, передавая их от одного поколения к другому, – для меня мысль не существует до тех пор, пока я не пропущу ее через себя. Только сделав ее своей, я вполне могу понять ее».
Тут Каролина остановилась.
– Последнее, кстати, правда, хотя звучит напыщенно, – сказала она.
Я перевела дух.
– Это все?
Я совершенно обессилела от смеха.
– Про тебя – все. Или ты думаешь, что этого недостаточно?
Да уж куда больше… Мне стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться снова.
– Ты и вправду собираешься это отправить?
– Конечно. Ты же говорила, что мы должны быть образованными.
Мина у Каролины была самая комичная. Я заметила ей, что всем этим премудростям нам не научиться и за всю жизнь.
– А сами они, думаешь, научились?
Мы снова прыснули. Теперь я понимала, почему Каролина не хотела показывать мне той части письма, которая касалась ее. Если уж она так раззолотила мою незначительную персону, то как же она должна была украсить свою, и без того богатую красками!
О да, Каролина созналась, что читать это вслух было бы и впрямь неловко.
Итак, мы отправили письмо в замок.
Я надеялась, что его воспримут как шутку. Иначе бы им пришлось подумать, что Каролина страдает манией величия. Как бы там ни было, шансы у нас были невелики.