...И белые тени в лесу
Шрифт:
– Я вся такая липкая, пойду умоюсь холодной водой и почищу зубы.
– Тебе очень плохо?
– Как только умоюсь, станет лучше…
– Подожди, я возьму сумку!
– Не надо, она не тяжелая.
– Может, я все-таки схожу с тобой?
Каролина замотала головой.
– Но ведь припадок может повториться!
– Нет, лучше оставайся здесь и смотри, чтобы никто к нам не подсел. А я как-нибудь справлюсь.
Она заковыляла по коридору. Я с беспокойством смотрела ей вслед. Дойдя до туалета, Каролина обернулась и махнула рукой:
– Я скоро.
Стали появляться новые пассажиры, я ретировалась в купе и закрыла
Поезд вот-вот должен был тронуться, я бросила взгляд на перрон.
В эту минуту дверь у меня за спиной открылась, и в купе решительно вошел незнакомый молодой человек. Он двинулся прямиком к месту Каролины. У меня даже не было времени его остановить. Усевшись, он тут же раскрыл книгу и углубился в чтение, не обращая на меня ни малейшего внимания. Собравшись с духом, я сказала вежливо, но твердо:
– Извините, но место занято.
– По виду этого не скажешь! – произнес он отрывисто и с нотой наставления. Как старый ворчливый учитель.
– Но здесь сидит моя сестра, и она просила, чтобы я последила за местом, пока ее нет.
Пожав плечами, он встал и переместился в дальний угол, к двери; поднял наш кулек из-под венских пирожных.
– Это чье?
Пришлось признать, что кулек наш. Молодой человек переложил его на другое место и сел.
– Я уверена, что в другом купе вы могли бы устроиться с большим комфортом, – снова заговорила я, но он, конечно, уже уткнул нос в книгу и не удостоил меня даже взглядом. Впрочем, он и раньше на меня не глядел.
Он был из всезнаек, скорее всего первый ученик в школе и настоящий зубрила. Похоже, очень близорукий. Хоть он и был в очках, но книгу держал под самым носом. При этом молодой человек был строен, высокого роста, одет элегантно и производил бы не такое дурное впечатление, не будь он таким деревянным и словно застегнутым на все пуговицы.
Волосы, причесанные мокрым гребнем, лежали гладко, словно шерсть у кошки, которая только что облизалась. На подбородке виднелся пластырь, слегка стягивавший кожу. Наверно, он пытался сбрить пробивающийся пушок и порезался. Вряд ли у него росла настоящая щетина, потому что выглядел он еще совсем мальчишкой. Если бы Каролина была тут, нам бы стоило большого труда, чтобы не рассмеяться. Однако молодой человек был совершенно неприступен: он продолжал читать с важной миной на лице, отрешившись от мира и отгородившись от меня очками.
Как же его спровадить?
По доброй воле он не уйдет.
И что скажет Каролина? Ведь она нарочно просила позаботиться о том, чтобы купе никто не занял. Она, должно быть, просто выйдет из себя, когда увидит его здесь, – при ее-то плохом самочувствии. Надо же, какой нахальный, несносный тип. Нет, нужно избавиться от него до прихода Каролины.
Но как это сделать? Пытаясь что-то придумать, я нервно зашелестела газетой. Как бы повела себя Каролина, окажись она на моем месте?
Прежде всего она бы не позволила делу зайти так далеко. Он бы вылетел отсюда под фанфары, даже не успев переступить порог. Каролина бы сразу перешла в наступление.
Но ведь я – не она.
Я не умею внушить к себе
К тому же мне страх как хотелось узнать, что он там читает. Оставаясь верной привычке, я рисковала загубить все дело. Молодой человек сидел, низко склоняясь над книгой, которая лежала у него на коленях, опершись на нее обоими локтями и подперев кулаками голову. Окопался на славу. Подсмотреть название книги не было никакой возможности.
Вдруг я почувствовала, что за мной наблюдают: два запотевших стеклышка очков уставились прямо на меня.
Я быстро опустила глаза и зашуршала газетой.
– Газета, похоже, не слишком вас занимает, – послышался надтреснутый, ироничный голос.
– С чего вы взяли?
– Иначе бы вы не пытались подглядеть, что я читаю. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, скажу, что эта книга – «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Она требует исключительно вдумчивого чтения, а вот вы мне мешаете.
Я остолбенела. Этот тип сидел в углу, выпрямившись, как палка, и глазел на меня сквозь очки. Я не могла видеть его глаз, но чувствовала, с какой злобой и насмешкой он на меня смотрит; какая снисходительность, какое сознание собственного превосходства слышалось в его голосе! И голос у него какой-то петушиный. Он, должно быть, ломался, и молодой человек старался это скрыть. Говорил он с напряжением. Зато сколько глупости, сколько апломба! В эту минуту я его ненавидела – но молчала. Если бы мне достало смелости, я бы не постеснялась пустить в ход руки и вышвырнула его вон. Стиснув зубы, я продолжала яростно листать газету.
– Не могли бы вы листать потише, сделайте одолжение!
Ну, это уж слишком! Я собралась и проговорила как можно жестче:
– Если вы так чувствительны, то я бы советовала вам перейти в другое купе. В поезде достаточно места.
– Возможно. Но мне удобно и здесь.
Я чуть не подавилась от злости, но взяла себя в руки и, заговорив вновь, с удовольствием отметила, что голос мой звучит очень холодно:
– Должна вас предупредить, что в этом купе я еду вместе с сестрой. Она больна и сейчас вышла. Но скоро моя сестра вернется. Мы будем разговаривать друг с другом, иными словами – шуметь, и тем самым нарушим ваш покой. Поэтому я советую вам перебраться в другое место. Для вашего же блага.
Я взяла тот же поучительный тон, в котором говорил молодой человек, и обращалась к нему как к ребенку, которого надо образумить. Но это не возымело действия.
– Не понимаю, почему я должен уходить из-за того, что ваша сестра скоро вернется.
– Ну так вы это поймете! У нее особый дар – объясняться с такими, как вы!
Он презрительно рассмеялся. Но меня это ничуть не задело. Пусть мне не удалось его выставить, но испугать меня он не смог. Я считала, что держалась достойно, и жалела, что Каролина меня не видит. Тогда бы она поняла, что я сделала все, что было возможно.
Я продолжала листать газету. Молодой человек начал барабанить указательным пальцем по обложке книги – быстро, словно дятел.
– Вы мешаете мне своим стуком! – сказала я.
– Но, милая фрекен…
Его голос возвысился до фальцета и стал скрипучим. От этого молодой человек, безусловно, несколько потерял в значительности, которая явно составляла предмет его особой заботы. Я незаметно улыбнулась: хозяйкой положения была я.
– Милая фрекен… кем вы, собственно, себя считаете? – проскрипел он.