...начинают и проигрывают
Шрифт:
— Как — посадили? За что?
— На милиционера кинулся. Пьяный. В Старой Буре. Вчера поздно вечером, около двенадцати.
Старая Бура — небольшой городок районного подчинения, километрах в тридцати от нашего. Как Изосимов там оказался?
— Всыпят теперь на полную катушку. Два года, счи тай, обеспечено,— сокрушенно качал головой Хайруллин.— Если не побольше-время военное. Ай, водка, что она делает с человеком!
Я мысленно проследил последовательность действий Изосимова вчера вечером.
Принес машинку Тиунову, подбросил мне записку под дверь. Пошел домой, переоделся, оттуда на вокзал. Сел на поезд до Старой Буры. И там затеял драку с милиционером.
Хайруллин все еще клял зеленого змия.
Кажется, на сей раз он ошибался. Тут дело не в водке!…
Глеб Максимович, с которым я встретился в середине дня, был такого же мнения:
— Да, похоже на попытку уйти от более серьезной ответственности. Знаете что, садитесь на мою машину и дуйте прямо туда. Я позвоню, вас допустят. А мы здесь пока прощупаем его по бумагам — раз уж попал в поле зрения. Если потребуется, прискачу тоже…
Он подробно проинструктировал, как мне вести себя с Изосимовым. Потом сказал:
— Кстати, у Бондаря и в самом деле брат в Зеленодольске. Начальник горторга. Ночью Бондарь звонил из междугородной к нему на квартиру, просил кое-что при готовить из продуктов. Не прямо, намеками, но все понятно.
— Значит, он из-за продуктов так рвался?
— А что, причина какая еще основательная… И вообще, леший его побери!— Глеб Максимович ожесточенно чесал бритую макушку.— Если честно сказать, дал я с Бондарем хорошего маху. Сказал себе: все, он! Людей поднял по тревоге, разослал по чертовым куличкам. А вышло — пустой номер… Ну, чего там улыбаться, чего улыбаться!
— Ох, Глеб Максимович, зы даже и не знаете, как меня успокоили! Прямо гора с плеч!— И пояснил:
— Понимаете, я все думал — у одного меня пустые номера. Всякая мистика лезла на ум: рок, судьба. А если даже у вас прорухи…
— Но-но!— прервал он сердито.— Какие еще прорухи, кто сказал?
Но глаза у него были веселые…
Эмка Глеба Максимовича стояла на соседней улице.
— Меня в управление, лейтенанта в Старую Буру.
Шофер кивнул…
Город кончился как-то сразу, словно оборвался. Вот только что лепились друг к другу низкорослые домишки, и вот уже мы посреди заснеженной степи, разделенной на аккуратные половины двумя темными полосами колеи.
Они бегут, бегут навстречу, чем ближе, тем быстрее, и каждая самозабвенно бросается под свое колесо.
Белое ровное небо неотделимо сливается с такой же белой землей. Если не сосредоточиваясь смотреть вдаль, туда, где падает куда-то вниз, утоньшаясь на нет, черная линия дороги, то кажется, что мы движемся по узкому мосту без перил, высоко поднятому над землей, и по обе стороны от машины пугающая пустота.
Шофер попался из молчунов-за всю дорогу ни полслова, И к лучшему: терпеть не могу нагловатых трепачей с персональных машин. Только уж больно осторожен, то и дело тормозит, словно на дороге не самые обычные зимние ухабы, а гибельные ущелья и пропасти.
Я крепился-крепился, наконец, не выдержал, спросил с подковыркой:
— Амортизаторы, что ли, не держат?
Ответил не слогами, а взглядом: мол, соображаешь, что говоришь?
Но газу прибавил. Эмка заплясала на неровных ледяных рельсах. Пошли нырки то одним колесом, то другим, а то и двумя сразу. Я мотался на сиденье из стороны в сторону, раза два поцеловался с ветровым стеклом.
Шофер все поглядывал на меня с усмешечкой, ожидал, что запрошу пощады; ему-то самому легче, баранка не дает мотаться. Но так и не дождался.
Одно — единственное слово услышал я от него за всю поездку, когда он высадил меня у гормилиции, где в отдельном камере держали Изосимова:
— Ждать?
— Нет, езжайте.
Он тут же развернул эмку, пугнув лошадей у коновязи, и покатил обратно.
Дежурный горотдела уже был предупрежден. Взглянув мельком на мои документы, повел по длинному коридору, почему-то пахнувшему кошками.
— За дверь рукой не беритесь,— предупредил меня.
А что такое?
— Случай был. Задержанный сорвал со стены электропроводку и приладил к двери. А она железная. Милиционера и стукнуло. Ладно не сильно - какое тут у нас напряжение!…
Изосимов лежал на узких нарах, когда дежурный, толкнув ногой дверь, впустил меня в камеру. Испуганно вскочил, часто моргая, словно не веря своим глазам.
— Не ожидали, Изосимов?— Я присел к столику у стены.
Дежурный ждал у двери, бряцая связкой ключей. Изосимоз все еще стоял навытяжку.
— Где у вас следственная комната?— обратился я к дежурному.
— Рядом. Идите, задержанный!
Следственная комната представляла собой точно такую же камеру, только вместо нар здесь стоял колченогий жидкий столик для следоватепя.
Изосимов все молчал, будто дара речи лишился. Б глазах метался страх.
— Садитесь.— Я указал на табуретку.— Да садитесь же!… Ищу, понимаете, своего свидетеля, а нахожу нарушителя! Что это вы надумали в драку с милицией лезть, а, Изосимов?
Я открывал ему путь, который вел только в тупик. Но он, все еще надеясь на лучший для себя исход, стал торопливо, жуя слова, уверять, что и сам не помнит, как было дело, что и выпил-то немного, а опьянел до беспамятства, видно, с непривычки.
Я кивал головой, слушал, вроде бы даже сочувственно.
Потом, не дожидаясь, когда он выдохнется, сам спросил:
— Вы когда выпили? До того, как мне свой привет подбросить, или после?
И сунул ему под нос его писульку. Изосимов стал отпираться с отчаянием:
— Ничего не знаю! Первый раз вижу!
— Бросьте, Изосимов! Во-первых, собака взяла ваш след. Во-вторых, экспертиза и по печатным буквам великолепно определит, кто писал. В-третьих, отпечатки пальцев. В-четвертых,— вот!