Шрифт:
Вступление:
Слушать, как поёт галка!
Алтай. 1985 год
Он шёл, утопая в уже рыхлом, весеннем снегу, по бескрайней долине.
В его небесно-голубых глазах не было страха, лишь песня матери звучала в сердце, широко и печально.
Поравнявшись с пролеском, он снял снегоступы и повесил их на дерево, вдруг сгодятся кому… Новые, прочные, сам мастерил.
Посмотрев
На голых ветках сложно было не заметить верного друга. Он махнул рукой, и галка слетела прямо на плечо, аккуратно сложив большие чёрные крылья, чтобы не задеть человека. В клюве у птицы сверкнуло колечко.
Парень взял его бережно, и одобрительно улыбнувшись птице, двинулся дальше в направлении дороги.
Галка крикнула и полетела следом, прикрывая своей тенью голубоглазого юношу.
Солнце встало в зените, когда вдалеке послышался рёв автострады… Он нарастал, давая понять странной паре, что их цель – близка…
На другом конце страны, такая же птица села на форточку, и девочка улыбнулась ей, протянув ладонь с лакомством.
Ранняя весна 1964 года, затопленная деревня в слияние рек Аргута и Катуни.
Галка стояла по колено в ледяной воде, уже не чуя ног. Тот свёрток, что она так бережно несла двадцать шесть километров от райцентра Тюнгур, как-то отяжелел, и она с испугом стала разворачивать кулёк, торопливо откидывая в стороны старое больничное тряпьё, халаты, пелёнки, и ветхие узкие простыни.
Всё это, попадая в воду, проворно тонуло, и Галка наступала на эти тряпки, чтобы быть чуть выше над водой.
Когда она добралась до центра своего клада, то вскрикнула и застонала…
Ребёнок был мёртв.
Она стала вслушиваться в его дыхание, но не удержала, и выронила младенца в талую воду…
Спохватившись, ударила себя по щеке, за неловкость и, подняв младенца, положила его повыше, чтобы прибывающая вода уж больше не посмела коснуться его.
Замёрзшими руками, она набрала веток с печи, где всегда хранила сухой запас, и прямо на шестке, не отворяя заслонки, стала разводить костёр, дуя на крошечный огонёк пока он не окреп. Лишь тогда она положила ветки потолще и поднесла младенца к огню, пытаясь согреть…
С минуту, она вглядывалась в его плотно закрытые веки, но вот, они вздрогнули и первый писк разбил пространство на – до и после.
Она прижала его к груди и внутри зазвучала песня, вырываясь наружу лишь тихими завываниями, словно слова тоже замёрзли, как и её тело.
Она судорожно раздирала платье, и пуговицы звонко ударялись о стены и так же звонко о воду, где и исчезали навсегда.
Посиневшая грудь была полна молока, но ребёнок плотно сжал губки, словно в обиде, и упорно не желал есть. Молоко текло по его губам и по подбородку, и даже попадало в глаза, отчего он морщился, но… Всё безрезультатно! Ни капли не попало ему в рот.
Она билась с час, пока вода не поднялась ещё выше, и тогда она стала трясти его, поднимая над головой, чтобы пробудить в нём желание есть…
Когда она повторила попытку покормить его,
Она медленно сходила с ума. Крепость характера и пережитое горе, закалившее её сердце, исчезло вмиг, и её разум поплыл куда-то, возвращая в прошлое…
Май 1962 года, затопленная деревня в слияние рек Аргута и Катуни.
Суета окончилась. Дома потонули по самые окна. Те куры, коих не успели покидать в лодки да на крыши – потонули, худые и послушные козы, как рогатые корабли, плыли по деревне в корытах, на плотах и лодках, пытаясь объедать при этом мокрые ветви кустарника.
Ребятня весело галдела, зная, что занятия в школе не состоятся пока вода не сойдёт, а это, ох, как нескоро. Можно играть и веселиться до самого лета.
Дед Митяй сидел на крыше своего дома и слушал радио, оно скрипело как несмазанная дверь, но разряжало обстановку общей скорби и обречённости.
Каждый год одно и то же. Никто в сельсовете и в районе не чешется, чтобы дамбу соорудить, или деревню переселить выше по реке. Там сухо, редко когда вода стоит, и то лишь по щиколотку.
Печи дымили от сырых дров, но топились исправно, но лишь в нескольких домах, что удачно стояли на холме. Там и обитали дети, старики и мелкая живность. Взрослые же, мокрые и усталые, пытались – который год подряд, сберечь своё добро.
Галя выпросила у деда Митяя лодку, и поплыла к холму, где находился погост. Туда вода не добиралась ни разу, и на том спасибо Господу Богу.
На дне лодки лежал крошечный свёрток, и бережно взяв его на руки и лопатку подмышку, заплаканная баба побрела на холм.
Вырыв могилу возле тётки Катерины, она положила в неё свёрток, перекрестила его и себя, и забросала землёй, молча давясь слезами.
Постаяла с минуту и пошла… Хотела в лодку сесть, а та, уплыла, забыла её привязать, дурья башка. Пришлось в воду прыгать, лодку ловить, и так до деревни и идти по пояс в воде.
Раздевшись, она села на остывающую печь и поняла, что до утра уже не слезет. Силы покинули её.
А может именно из-за этой проклятой талой воды дитя померло? Может и так, что теперь гадать…
Дверь распахнулась настежь, загоняя в дом новую партию воды.
Её муж, Иван, собрал мокрые вещи в армейский чемодан и молча вышел…
Она ни слова не проронила… Пусть идёт. Прошла любовь, а может, и не было её.
До какого же края беда дойти должна? Доколе терпеть то?
Всё, и этому конец, более руки на неё не подымет, слова грубого не скажет. Пусть идёт с миром.
Галка посмотрела на иконку Богоматери, что под подушкой прятала, поцеловала её и легла спать, что бы уже не плакать на сегодня. Глаза просушить.
Спустя два года.
Откуда мужик тот взялся, неизвестно, но деревенские бабки пели в один голос, что из города, и лишь дед Митяй, уверенно утверждал, дымя Беломором, что из лесу он пришёл, по заре…
Но Галка думала, что Митяю виднее, ведь он на крыше сидит, почитай целый год, окромя зимы.