100 дней счастья
Шрифт:
– Да, – подает голос Коррадо. – Нас постоянно заставляют учиться.
– Вот видишь! – радуется Оскар и обращается к Умберто. – А вас?
– Нас… У нас есть курсы повышения квалификации, но экзаменов мы не сдаем.
– Слыхали? Я бы сделал это обязательным, все надо пересдавать, даже школьные экзамены. Каждый год надо пересдавать экзамены, чтобы знать, помним ли мы еще что-нибудь или уже все позабывали.
Я думаю о его словах. Каждый год, когда я наблюдаю за школьниками, спешащими на выпускные экзамены, я понимаю, что не смогу сдать ни одного и не потяну
Оскар разражается новой речью в защиту своего предложения. Он встает и громко обращается ко всем, кто находится в ресторане.
– Поднимите руки те, кто помнит, почему началась Первая мировая война?
Поднимается одна рука: тринадцатилетний подросток, у которого учение еще не успело выветриться из головы.
– Из-за убийства эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии. По крайней мере, такова была официальная версия.
– А что такое «производная»? И каковы особенности сложного будущего времени?
Таким образом, вечер завершается своего рода викториной «Кто хочет стать миллионером?», все воодушевлены и жаждут продемонстрировать боевой дух. Наконец, мы привлекаем внимание всех, кто находится в данный момент на острове. Возвращаемся домой в два часа ночи, точно пятнадцатилетние подростки, и по дороге продолжаем задаваться вопросами о том, кто входил в группу «Ребята с улицы Панисперна» [12] и куда подевались ассирийцы и вавилоняне.
12
«Ребята с улицы Панисперна» – название, под которым стала известной группа молодых физиков из Римского университета «Ла Сапиенца».
– 51
Двойняшка Мадонны, мой натуропат, смотрит на меня с подозрением.
У меня такое чувство, что я пришел на исповедь.
– Вы давно не появлялись.
– Знаю, – говорю я, поджав хвост.
– Как ваша диета?
– Ну… В общем… Несколько раз я ее нарушал, но похудел на пять килограммов.
– Срывы помогают не сдаваться. Я всегда советую своим пациентам отпустить себя и немного расслабиться примерно раз в месяц.
Я признаюсь, что срывался гораздо, гораздо чаще, и даже съел несколько пончиков в булочной тестя.
Тогда доктор Дзанелла спрашивает, зачем я пришел. Я пытаюсь объяснить, что моя болезнь прогрессирует так быстро, что мне непросто держать себя в руках, но ее советы по поводу питания очень помогают, я чувствую себя лучше и сплю спокойнее. Хотя опухолевые маркеры продолжают расти.
– В сорок лет переходить на вегетарианство непросто, – замечаю я.
– Да, это так.
После этих слов доктор убеждает меня продолжить диету и употреблять только фрукты.
– Фрукторианцы, как правило, живут очень долго. И это не случайно.
При слове «фрукторианцы» я улыбаюсь.
Я признаюсь, что, по правде говоря, я пришел сюда по другой причине, не касающейся меня лично.
– Знаете, у меня двое детей, мальчику девять, а девочке шесть. Я бы хотел, чтобы вы посоветовали, как им лучше питаться. Мне бы хотелось разработать для них такой режим питания, чтобы они не повторяли моих ошибок и смогли прожить дольше, чем я. Ведь, к сожалению, они унаследовали мою несовершенную ДНК.
Доктор улыбается. Под ледяным панцирем бьется горячее сердце.
Два часа мы разговариваем о разных режимах питания. Я записываю. Ведь Лоренцо и Ева – это вся моя жизнь. И мне бы не хотелось, чтобы они повторили мой путь. Этого не будет. Никогда.
– 50
Я на середине пути.
Хорошо бы отпраздновать.
После ужина мне удается уговорить Паолу и детей пойти погулять. Я приглашаю Оскара и Мартину, которые уже стали неразлучной парой. Надо показать жене одно место, где я так люблю бывать.
Такое простое, вкусное и летнее словосочетание.
Кафе-мороженое.
– 49
Воскресное утро.
Я лежу на животе, лицом в подушку.
Тихие отзвуки колоколов.
Церквушка Святого Григория, что в ста метрах от нашего дома, возвещает о начале службы. Я уже лет десять не был на службе. С тех пор, как женился. Я согласился на венчание из-за Паолы. После обряда миропомазания я больше не появлялся в церкви и ни разу не молился. Я агностик. Это я уже говорил. Немного сонный агностик.
Не шевелясь, открываю один глаз. Паола лежит рядом со мной, она услышала шорох.
– Ты кашлял всю ночь, – сообщает она мне, не поворачиваясь.
– Прости, завтра лягу на диване.
– Да нет, я только прошу: следуй предписаниям врачей, займись спортом… Это помогает наполнить легкие кислородом, заставь их дышать.
– Ты знаешь, мне уже тяжело плавать. Мне больно двигать руками.
– Но спорт – это не только плавание. Возьми велосипед в гараже, прокатись.
Ненавижу кататься на велосипеде.
Рим – это сплошные холмы, велосипед в нашем городе – самый бессмысленный транспорт. К тому же опасный. Да и как спорт он ничем не интересен: гола не забьешь, через сетку не перекинешь – скукота. Представьте себе велогонку на несколько часов, где все гонщики болтают, точно велотуристы:
«Как поживает жена?»
«Твоя сестра уже родила?»
«Ты починил кран в туалете?»
«Ты собираешься продавать свой внедорожник?»
И наконец, за несколько километров до финиша, все будят единственного спринтера, затесавшегося где-то посередке, и говорят: «Настало твое время». Если надо ехать в горку, то будят любителя подъемов, своего рода альпиниста среди велогонщиков (обычно это такой худощавенький, неприятный и занудный тип), и отправляют его в атаку. А остальные продолжают спокойненько крутить педали, болтать или отгадывать слова.