12 историй о любви
Шрифт:
– Братец мой с ума сошел, – проговорил про себя Жан: – было бы гораздо проще написать просто по латыни «Fatum», ведь не всякий же обязан уметь читать по-гречески.
Архидиакон снова уселся на своем кресле и подпер голову обеими руками, как то часто делают больные, когда голова их горит и тяжела. Жан с удивлением смотрел на своего брата. Он, беззаботный как птичка, дитя природы, безотчетно отдававшееся влечению своих страстей, не имевший понятия о том, что такое сильные страсти, так как голова его только и была занята, что разными проказами, конечно,
Нам неизвестно, отдал ли он себе внезапно, по какому-то наитию, отчет в этом, но только, несмотря на все свое легкомыслие, он понял, что подсмотрел то, чего ему не следовало бы видеть, что он украдкой заглянул в глубочайший тайник души своего старшего брата, и что необходимо скрыть это от Клода. Заметив, что архидиакон снова впал в прежнюю свою неподвижность, он на цыпочках отошел на несколько шагов от двери и стал стучать ногами, как будто он только что поднялся по лестнице.
– Войдите! – крикнул архидиакон из глубины своей кельи, – я давно уже ожидаю вас. Я нарочно не запер дверей. Да войдите же, Жак.
Жан смело вошел в комнату. Архидиакон, которому такое посещение в таком месте, было очень неприятно, даже привскочил на своем кресле и воскликнул:
– Как, – это ты, Жан?..
– Ну, не Жак, так Жан, все-таки Ж… – ответил школяр с какою-то развязною смелостью.
– Чего тебе здесь нужно? – спросил Клод, лицо которого снова приняло свойственное ему строгое выражение.
– Братец, – ответил Жан, стараясь скорчить скромную, жалобную и приличную рожу и вертя в руках свой картуз самым невинным образом, – я пришел просить у вас…
– Чего еще?
– Некоторых советов, в которых я очень нуждаюсь.
Жан не решился тут же прибавить:
– И несколько денег, в чем я еще больше нуждаюсь. – Эта последняя часть фразы осталась неизданной.
– Жан, – сказал архидиакон строгим голосом, – я очень недоволен тобою.
– За что же это? – робко спросил школяр, глубоко вздохнув.
Клод несколько повернул в его сторону свое кресло и продолжал, устремив на Жана пристальный взор:
– Я очень рад тому, что вижу тебя.
Это вступление не предвещало ничего хорошего. Жан приготовился к здоровой головомойке.
– Жан, до моего слуха чуть не ежедневно доходят жалобы на тебя. Что это было за побоище, во время которого вы избили палками молодого виконта де-Рамоншана?
– О, это пустяки! – ответил Жан. – Все дело в том, что этот негодный пажик вздумал
– А что это за Магиетт Фаржель, – продолжал архидиакон: – у которого вы изорвали платье?
– Ну, стоило ли об этом толковать! Какая-то жалкая хламида! Сущий вздор!
– В жалобе, однако, значится «платье», а не «хламида». Ведь тебе же знаком латинский язык?
Жан ничего не ответил.
– Да, – продолжал Клод, покачивая головою: – вот как теперь учатся! Еле-еле знают по-латыни, о сирийском языке и понятия не имеют, греческий язык до того находится в пренебрежении, что даже самые ученые люди не стыдятся перескакивать через греческое слово, говоря: «Это по-гречески, не стоит читать».
– Братец, – проговорил школяр, смело вскинув на Клода глазами, – угодно вам, чтобы я объяснил вам по-французски значение того греческого слова, которое написано вон там на стене.
– Какого слова?
– А.
Легкая краска выступила на щеках архидиакона точно небольшие клубы дыма, которые свидетельствуют о внутренней работе вулкана. Жан успел, однако, подметить ее.
– Ну, так что же означает это слово, Жан? – с трудом проговорил старший брат.
– Судьба.
Клод снова побледнел, а школяр продолжал с величайшей беззаботностью:
– А то слово, которое выцарапано тем же почерком под этим, «А», означает «порок». Вы, значит, видите, что я хорошо знаю по-гречески.
Архидиакон молчал. Этот урок в греческом языке заставил его задуматься.
Жан, отличавшийся хитростью балованного ребенка, нашел этот момент довольно удобным для того, чтобы выступить со своей просьбой. Поэтому он заговорил самым вкрадчивым голосом:
– Милый братец, неужели вы меня так мало любите, что станете сердиться на меня из-за нескольких тумаков и оплеух, отпущенных каким-то шалопаям и мальчишкам?
Но слова эти не произвели желаемого действия на строгого старшего брата. Цербер не кинулся на сладкий пирог, и лоб архидиакона оставался сморщенным.
– К чему это ты клонишь? – сухо спросил он.
– А вот к чему, – храбро ответил Жан, – мне нужны деньги.
При этом смелом заявлении, лицо архидиакона приняло спокойное и отеческое выражение.
– Ты знаешь, Жан, – сказал он, – что наша Тиршаппская ферма приносит всего на всего, считая и все побочные доходы, 39 ливров и 11 /2, су. Это, правда, наполовину больше, чем при братьях Палле, но все же это немного.
– А что же мне делать, если мне нужны деньги? – стоически возразил Жан.
– Ты знаешь, кроме того, что поместье это заложено и что для того, чтобы выкупить его, нужно внести г. епископу две марки серебра. А мне до сих пор еще не удалось собрать этой суммы. Ведь тебе это известно же?
– Мне известно только то, – в третий раз объявил Жан, – что мне нужны деньги.
– А для чего же они тебе нужны?
При этом вопросе луч надежды блеснул в глазах Жана, и он снова заговорил вкрадчивым голосом: