13 текстов, написанных осенью

Один мой приятель был капитаном дальнего плавания. Но он терпеть не мог упоминания о морских принадлежностях. При слове парус его рвало, при разговоре о мачте тошнило, а если речь шла о якоре, вся палуба шхуны покрывалась вчерашним яйцом и сосисками из глубин живота капитана. Словом, это был капитан, не любивший морское дело. Словом, это был капитан, не любивший не только море, но и моряков. Это был капитан внутри себя, капитан, смотревший далеко вперед. Смотревший так далеко, как еще не заглядывал ни один моряк на свете. Это был капитан вне моря. Капитан, плюющий морю в лицо (если, конечно, у моря есть лицо). Это был самый отважный капитан на земле. Это был капитан на земле, потому что настоящие капитаны никогда не станут бороздить водные просторы. Потому что настоящие капитаны это не те, кто носит морскую форму и стоит у штурвала корабля. Настоящие капитаны

презирают морской бой, у настоящих капитанов полные карманы цинизма оттого, что они твердо и слишком даже хорошо знают, в чем смысл бытия. Смысл настоящего бытия для настоящего капитана заключается лишь в короткой фразе: «Ничего нет». Таким образом, настоящий капитан это тот капитан, кто понимает, что ничего нет, никогда не было и никогда быть не может. Настоящий капитан это тот, кто понимает, что настоящих капитанов нет. Настоящий капитан это вовсе не капитан.

– Ешь димедрол, ешь сколько влезет. Сколько хочешь, столько и съешь.

– Да, я точно знаю, что Бог есть. Бог есть, это факт, но лучше бы его не было.

– А если бы ничего не было, то что бы было?

– А если бы ничего не было, то что бы было?

– На воздушном шаре я бы полетела. Далеко, далеко полетела бы я. И я бы залетела своей матери в то самое место, из которого я появилась на свет. Из которого все дети появляются. А потом я стала бы уменьшаться, уменьшаться и уменьшалась бы до тех пор, пока я не стала бы тем, кем была до того, как стать мной. И воздушный шар тоже стал бы уменьшаться, уменьшаться до тех пор, пока не превратился бы в то, чем он был до того, как стать воздушным шаром.

Не понимаю, как это люди умудряются ездить в метро? Спускаются глубоко под землю, стоят на мраморе, смотрят в черную дыру, ждут, когда в темноте загорятся желтые глаза свиньи? Потом три сигнала, потом желтые глаза, потом выезжает длинная, как копченая колбаса, свинья. И все ее вагоны полны рыхлыми свиньями. Свиньи читают книги, газеты, разговаривают, выходят из вагонов на мрамор, заходят в колбасу и снова исчезают в черной дыре. Не понимаю, как можно жить, зная, что под городом черные дыры, забитые свиньями? Я не понимаю, как люди могут спускаться под землю? Как я могу каждый день ездить на метро? Как я могу быть свиньей и ездить на свинье? Вот возьмите кусок сала, засуньте его себе в рот и жуйте. А потом, когда вам уже станет невмоготу, заешьте этот кусок сала другим таким же куском. И тогда вы поймете, что это такое – ездить в метро со свиньями и быть свиньей.

Из глины он лепит человека. Потому что он отец ему. А для вас у нас приготовлены два предмета: цветная бумага и соль. Не из глины. Из муки мы печем печенье, и здесь все в порядке. У нас есть такая длинная проволока, что мы можем натянуть ее между странами. Один конец проволоки прикрепить к колесу обозрения в техасском парке, а другой к «чертову колесу» в Москве. Но из глины он лепит только человеков. Поэтому они умирают один за другим. Для вас у нас приготовлены три предмета: Эйфелева башня из бумаги, серебряные блики и сон. Не из глины. Из льна мы шьем платья, и здесь все продумано. Вес тела, помноженный на вес тела, равен двум предметам: платью и «колесу». Я равна тебе и твоему полному недоумению. Я недоумеваю, ты недоумеваешь, это означает – мы в отчаянии. И все, что здесь написано, годится лишь в том случае, если вам действительно нечего сказать, если вы собираетесь молчать и в молчании давить на клавиши вашего старенького компьютера. Потому что вы по-настоящему ощущаете, что XXI век наступил. В противном случае вся ваша жизнь уйдет на то, чтобы искать логику там, где логика уже найдена.

Наступит такое время, когда люди поймут, что в текстах самое главное – это верно расположенные буквы. Это время придет. Оно вернется, оно уже было. Наступит такое время, когда умрут сюжеты, и затихнут голоса рассказчиков, и одни только буквы будут владеть вниманием читающего. Ведь читающий читает лишь для того, чтобы распознать знакомые знаки. Это время вернется. Это наступит. Вернется. Произойдет. Люди будут в музыке ценить ноты, а в живописи краски. Сюжеты умрут. Сюжеты перестанут рождаться. Вот я стою в метро и вижу мужчину, а мужчина видит меня. Что он видит? Он видит мое льняное платье, мои загорелые ноги, мои тонкие пальцы на руках и сумочку, обшитую стеклом. Но

пройдет и это. И какой-нибудь мужчина будет стоять в метро, смотреть на девушку в льняном платье с загорелыми ногами и тонкими пальцами на руках и не будет видеть ее сюжет. Наступит и вернется то время, когда в метро мужчины научатся видеть серые узоры на моем платье, линию изгиба моих ног и прозрачный цвет ногтей на пальцах моих рук. Это время наступит, это время пришло, это время обязательно вернется.

Сын – это для главного. И дочь для главного. И то, что тебе пожилая женщина в метро улыбается, – тоже для главного. И собаку бьешь, и матери не звонишь по неделям, жене изменяешь только для главного. А на станции я видел пьяную молодую девушку, которая плакала о главном, не просто же так. И богатого банкира убили для главного. И проститутку кинули на бабки только из-за этого. Пацаны для главного разбивают носы друг другу, девчонки глотают бабушкино снотворное, в надежде, что успеют откачать. Для главного стареют старики и младенцы появляются на свет. Для главного составы пускают под откос и произносят нежные слова в адрес любимого человека. Сын моей знакомой семь лет пускал героин по своим венам, а мать его все эти годы все равно была ему матерью – и все это для главного. Как и царапины на руках, как и бессонница, как и матерные слова на гаражах, как и любовь. Любовь всегда для главного. Один раз я целый месяц любил нелюбимую, а любимую не любил. Все в мире для главного: закат на Байкале, священник-гомосексуалист, Юля из Иркутска, ложь, кусты марихуаны, совесть, красная брусника, смерть…

А моя мама один раз спросила меня:

– Что же для тебя самое главное, сын?

– А для тебя? – переспросил я.

– Ты, – не думая, сказала мать.

– И для меня Я, – ответил я.

«Интересно, есть ли в мире такие поезда, которые бесконечно ходят по кругу?» – спросил один француз у другого.

Двое мужчин, одному из которых четырнадцать, а другому (доктору) двадцать четыре года, стояли с поднятыми вверх головами, разглядывая надпись:

PATRIAM DILEXIT

VERITATEM COLVIT

Они разглядывали эту надпись, разглядывали изо всех сил. Разглядывали, как только могли. И вдруг, неожиданно для самих себя, побежали вниз. Вниз – по асфальту и ступеням.

Справа мелькнул Alfred Thuillier, и сразу лестница. Узкая аллея, булыжники под ногами. Линия: Avenue Laterale du Nord 57-e division. Потом: 58-e division. Навстречу две молодые девушки-туристки. Голос одной: «Ce n’est pas de ma faute». Мужчины бегут дальше. Слева Famille Ferri, справа Famille Loysel. Вниз и вниз. За Kucharski сразу направо. Туалеты. Двое мужчин мочатся в пластмассовые унитазы. Один из них в это время подумал примерно так: «Для чего здесь этот грязный унитаз, если все равно на него никто не будет садиться? Не проще было бы вырубить дырку в полу?». Справив нужду, они побежали дальше. Миновали ворота. Остановка автобуса. Автобус № 69. Едут до metro. Metro. Спускаются вниз. Едут в вагоне. За спиной одного из них женщина на ломаном французском спрашивает у пожилого человека: «A quelle station faut – il faire la correspondance pour aller a la Gare du Nord?» Тот, который думал об унитазе, подумал о метро: «Вот было бы забавно, если б построили такой метрополитен, где поезда ходили бы по замкнутому кругу». Они вышли из metro, сели в такси. Аэропорт. Таможенный досмотр. «Хорошо, что мы не положили билеты и паспорта в сумки. А может быть, и не очень хорошо, что мы летим без вещей?» – подумал доктор. Летят. Аэропорт. Такси. Двое мужчин, одному из которых четырнадцать, а другому (доктору) двадцать четыре года, стоят с поднятыми вверх головами, разглядывая надпись:

МЕТРОПОЛИТЕН им. В. И. ЛЕНИНА

СТАНЦИЯ «БЕЛОРУССКАЯ»

Смотрят карту. Едут вниз. Едут по кольцу. Едут, едут, едут по кольцу. Едут в поезде, который ходит по замкнутому кругу.

Если вы решили писать, то пишите буквы, а не слова. И хотя большинство людей на планете не возьмут на себя труд прочитать написанное, но зато на вас не ляжет ответственность за нарушение всемирно нарушаемого правила письма. А правило письма гласит: «Предложение состоит из слов, слова из букв, буквы из звуков, звуки из голоса, голос из человека, человек из глины, глина из бога, бог – ОДИН БОГ ЗНАЕТ, ИЗ ЧЕГО ОН СОСТОИТ». О сюжете же не беспокойтесь. Наступит такое время, когда какой-нибудь человек возьмет в руки вашу рукопись, откроет на любой странице и станет любоваться буквами. Он научится не читать их, а слушать. Открываешь книгу и слышишь, как перешептываются буквы: