1812. Фатальный марш на Москву

Замойский Адам

Рисковавших выйти наружу оставшихся в городе жителей избивали, обдирали порой донага и часто заставляли тащить отобранное у них же имущество в лагерь грабителей. Оказавшись без всего, те, просто из желания выжить, они тоже бывали вынуждены присоединиться к сбору бесхозного имущества, а старики, женщины и дети скоро научились избегать французов, особенно в темное время суток.

Один невысокого ранга чиновник очутился в Москве с семьей и был выгнан из дома шайкой солдат. Затем на улице несчастных встретила другая компания, отобравшая нетронутое первыми. Когда семейство спряталось во внутреннем дворе, на них наткнулась третьи, которые, не найдя ничего ценного, просто избили несчастных. Затем их заставляли таскать наворованные вещи разные группы мародеров {514} .

514

Dolgova, in Otechestvennaia Voina 1812. Istochniki etc. (1999), 30–73.

Через

три дня огонь стал угасать, и 18 сентября Наполеон поехал обратно в Москву. На следующий день пожары прекратились, порядок был восстановлен, и началась до известной степени нормальная жизнь. Некоторые из бежавших жителей даже стали возвращаться в город. Но кампания окончательно перестала походить на нечто привычное для Grande Arm'ee, солдат которой ужаснуло сожжение русскими Москвы. «Как можно воевать с такими варварами?» – жаловался голландец Й. Л. Хенкенс, аджюдан-унтер-офицер французского 6-го конно-егерского полка, выражая тут широко распространенное мнение товарищей {515} . Сам Наполеон не понимал, что творится.

515

Lecointe de Laveau, 122; Ysarn, 41; Henckens, 134.

Согласно правилам, по которым действовал он и большинство европейских стран и государей, император французов выиграл войну. То обстоятельство, что русская армия ускользнула, а не капитулировала, очевидного, видимо, не меняло. Только потому он и не предпринимал попыток напористо преследовать или сгонять вместе и брать в плен заблудившиеся части, отбившихся от своих солдат и ходячих раненых.

Молчаливый отказ русских прислать депутацию для официальной сдачи ему Москвы послужил ударом для него, но факт оставался фактом – император французов овладел древней русской столицей. Пожар, уничтоживший около двух третей города, лишил Наполеона многих материальных ресурсов, но пока данный момент не оказывал существенного влияния на обстановку со снабжением {516} . Да, в психологическом плане случившееся сильно сказалось на нем и на его солдатах, но стратегического значения не имело.

516

Сюррюг (Surrugues, 39) утверждает, будто в руины превратились четыре пятых города, но в более близких нашему времени изысканиях приводятся оценки пониже. Бертезен (Berth'ez`ene, II/74) выражает мнение, что пожар не лишил войска всего ему нужного. Дедем де Гельдер (Dedem, 256) соглашается с ним. См. также сноску 29 ниже.

Самая насущная проблема заключалась в утрате Наполеоном инициативы. Как рассчитывал император французов, он, в случае продолжения сопротивления переговорам со стороны Александра, сыграет на естественном расколе внутри русского общества с целью создания политического кризиса, каковой заставит царя искать сближения с ним под угрозой риска подвергнуться заменой человеком, готовым пойти на это. Наполеон был мастером пропаганды и обычно – за важным исключением в виде Испании – умел убедить местное население и побудить его признать очевидное: армии его разбиты, правительства или государи превратились в политических банкротов, а посему надо примириться с неизбежным.

Император французов пребывал в уверенности, что найдет немало несогласных среди купцов и либеральных аристократов, не говоря уж о готовых к мятежу слугах, с помощью которых, если понадобится, можно устроить нечто вроде революции. Но, сидя в пустой Москве, в пропагандистском плане Наполеон очутился в своеобразной черной дыре. Не получалось даже найти каких-нибудь шпионов. «Ни за серебро, ни за золото не сыскать было ни единого человека, готового поехать в Санкт-Петербург или проникнуть в армию», – отмечал Коленкур {517} . Выгоревший город более не являлся политическим козырем, как и этаким форумом – обращаться Наполеону оказалось не к кому, как отсутствовали и лица, способные послужить для передачи его посланий. Он совершенно не представлял, что делать дальше.

517

Caulaincourt, II/41.

Император французов никогда не предполагал задерживаться в Москве, и пожар только сильнее убеждал его в правильности таких намерений. Вернувшись в Кремль из Петровского дворца, он начал обдумывать планы отступления. Но не находил никакой логически обоснованной остановки вплоть до самой Вильны, а это означало потерю лица, как и утрату инициативы. Посему он предполагал оставить основные силы армии в Москве и выступить в направлении Санкт-Петербурга с корпусом принца Евгения и некоторыми другими частями. Наполеон мог бы нанести поражение Винцингероде и, возможно, Витгенштейну,

чем напугать главную столицу и вынудить Александра договариваться, а если понадобится – развернуться в направлении Витебска, в то время как оставленные в Москве войска двинутся назад к Смоленску.

Принц Евгений, судя по всему, загорелся подобным планом, но прочие в окружении Наполеона выступали с бесконечными возражениями. Согласно барону Фэну, «они впервые сумели заставить его засомневаться в превосходстве собственного суждения». Некоторые предлагали отступить и встать на зимние квартиры в Смоленске, другие считали разумным марш на индустриальные города Тулу и Калугу с последующим вторжением в богатые земли юга. Но тогда бы Наполеон оторвался от путей подвоза снабжения и линий коммуникаций, поскольку как первое, так и второе привязывалось к Минску и Вильне. Кроме того, на Украине он оказался бы в большой зависимости от Австрии {518} .

518

Fain, Manuscrit, II/94–7; Rapp, 184.

В отсутствии очевидного военного решения император французов вновь обратился к идее переговоров, рассчитывая убедить Александра в собственной готовности проявить щедрость и тем наконец подвигнуть царя к осознанию привлекательности договора как наилучшего для них обоих выхода из затруднительного положения {519} . Вся сложность состояла в том, как открыть канал для общения.

Единственным русским дворянином сколько-нибудь высокого положения, оставшимся в Москве в момент вступления туда французов, являлся генерал Иван Акинфиевич Тутолмин, взявший на себя после выхода в отставку обязанность главы большого воспитательного дома. Он остался на занимаемом посту, а когда пришли французы, попросил и получил от них в постоянную стражу жандармов для охраны своего института. В день возвращения в Москву Наполеон послал за генералом и дал тому денег на нужды сиротского приюта. Император французов также попросил Тутолмина написать своей патронессе, вдовствующей императрице, относительно открытия переговоров {520} .

519

Caulaincourt, II/25–9.

520

S. Glinka, Podvigi, 69–71; Fain, Manuscrit, H/99–103.

Другим потенциальным медиатором представлялся Иван Алексеевич Яковлев, влиятельный человек, не успевший вовремя выехать из Москвы. 20 сентября император французов вызвал Яковлева в Кремль, где несчастный русский оказался вынужден выслушать обычную риторику самооправдания, отчасти напыщенную, отчасти просительную, то льстивую, то нагловатую. Никакого смысла начинать войну никогда не существовало, заявлял Наполеон, а если и был, то полем боя полагалось служить Литве, но не сердцу России. Отступление вглубь страны и нежелание идти на переговоры диктовалось не патриотизмом, а варварством. Сам Петр Великий назвал бы русских варварами за спаленную Москву. «У меня нет причин находиться в России, – жаловался император французов. – Мне от нее ничего не надо, главное – уважение договоренностей Тильзита. Я не хочу тут быть, поскольку единственные ссоры у меня с Англией. Ах, когда бы только я мог взять Лондон! Уж я бы не ушел оттуда. Да, мне хочется домой. Если император Александр желает мира, пусть только скажет мне о том» {521} .

521

Stchoupak, 46; Fain, Manuscrit, II/104.

Наполеон предоставил Яковлеву и его семье право свободного выезда из Москвы на условии передачи его письма Александру. В послании, датированном 20 сентября, император французов уведомлял царя, что Москву сожгли по приказу Ростопчина, и, осуждая этот поджог как варварское деяние, выражал искреннее сожаление по данному поводу. Он напоминал Александру, что в Вене, Берлине, Мадриде и во всех прочих больших городах, которые он занимал, на месте оставалась гражданская администрация, что гарантировало жителям сохранение жизни и неприкосновенность имущества. Он также выражал уверенность, что Ростопчин предпринимал вышеназванные действия помимо желания Александра и не по его велению. «Я начал войну против Вашего Величества без злых намерений», – заверял он царя, добавляя, что для прекращения враждебных действий достаточно одной записки от последнего {522} .

522

Napoleon, Correspondance, XXIV/221–2.