19 рассказов
Шрифт:
Словом, так. Николай оставался мужем, и в паспорте обозначено было, что он не бомж и что у него есть кусочек жилплощади.
Хотя, понятное дело, не станешь же ты права качать насчет кусочка жилплощади — дом-то тещин. Не выписали тебя — уже скажи спасибо. И Николай ушел.
А у Нины Васильевны появился другой мужчина. Сперва приходящий — пару раз в неделю, вечером приходил, утром уходил, а потом переселился насовсем. Была ли у него семья и жилье, сказать трудно. Да это и не так важно. Поскольку дело не в нем, а в Николае.
Николай ушел в единственное
И Николай, странно даже сказать, прожил в кочегарке три года. То есть проводил в кочегарке и свои смены, и смены своих товарищей.
Нормальная была кочегарка, почти благоустроенная. Ну, зал с котлами, и если подняться по лесенке, будет второй этаж, а там раздевалка, комната для кочегаров (даже со стареньким теликом), душевая, кухонька и, понятное дело, кабинет начальника.
Да, а к Николаю на работе относились хорошо, ну, двадцать лет на одном месте, уже редкость, и выйдет в чужую смену, если кто заболеет или запьет. А сам выпивал в меру, что даже и странно, то есть, конечно, мог выпить, но вот чтобы смену пропустить или заснуть у погасших котлов — такого с ним не было.
И когда начальник уходил в отпуск, он оставлял за себя Николая. Так и говорил, я ухожу в отпуск, а на хозяйстве за себя оставляю Николая. То есть получается не просто кочегар, но — старший кочегар.
Все время Николай проводил в кочегарке. А это, как известно, место теплое, и туда забиваются все хозяйственные службы округи — водопроводчики, электрики, — и они рубились в домино или выпивали, понятно, шумно, весело. Не отказывался и Николай, но делал он все как-то неяростно, скучно. Все понимали, он с ними только потому, что некуда деваться.
Вечером посмотрит телевизор. А так-то куда идти? Не в ресторан же, в самом деле, идти? Не в кино. Правда, по воскресеньям ездил в баню.
Ладно, чего там. С жильем, без жилья, с женой, без жены, но жить ведь как-то надо, жизнь, если уж высоко хватать, продолжается, не спрашивая тебя, продолжаться ей или нет.
Да, а на работе, понятно, все про Николая знали, и что жена выперла, и что жить негде, и поначалу удивлялись, а чего это она его выперла. Да, в самом деле, чего она его выперла? А черт его знает чего! Пожила с одним двадцать лет, потом другой понравился, теперь, может, и с ним двадцать лет проживет. А прежний? Ну, не вытурила из прописки, пусть спасибочки скажет. Будь у них общие дети или внуки, может, и разговор был бы подлиннее. А так: человек себе не враг, он что рыбка, ищет где поглубже. Чего же отказываться от другого, если он поновее и побольше нравится. Как-нибудь вот так.
И на работе очень удивлялись на житье Николая: ты здоровый мужик (что правда, ни разу не болел, высокого роста, жилистый, в нем сразу ощущалась скрытая, но большая сила), тебе всего сорок с небольшим хвостиком, найди ты себе бабу с жильем, ну, пусть малость постарше (но ведь и твоя старше тебя), и живи по-человечески.
Нет, правда, здоровый жилистый мужик, незапойный, неужели не найдет одинокую женщину с жильем. Их вон сколько, одиноких.
Начальник кочегарки однажды предложил: у меня есть соседка, хорошая, аккуратная, сын взрослый, живет одна.
Николай признался: так я же люблю Нину. И тут начальник удивленно спросил: так что, у тебя, помимо Нины, никого не было (то есть прежде подобное соображение и в голову начальнику не приходило)? И Николай, видать, понимая, что выглядит придурком, все же признался, что да, я Нине никогда не изменял.
Да, а начальник хорошо относился к Николаю, и он только изумленно промолчал. Нет, хороший начальник. Он разрешал Николаю спать в своем кабинете. То есть вечером Николай ставил раскладушку, а утром убирал в шкаф.
Значит, и жил и работал Николай в кочегарке, и от этого была некоторая чумазость. И это понятно, пыль, а как иначе, въедается в лицо, в руки и в одежду.
Тем более носил Николай всего два наряда: на смене комбинезон, в свободное же время старый тренировочный костюм (это летом), ватные штаны и серое пальто, соответственно, зимой.
Остальные вещи остались в прежнем доме, поскольку девать их было некуда, да они и не были ему нужны.
Нет, правда, кочегары, да и все прочие, удивлялись, чего он нашел в этой бабе: в молодости, может, она и была ничего, но это когда было, а сейчас, если посмотреть посторонним взглядом, пожилая усталая тетка, небольшого росточка, почти кругленькая, желтые безжизненные волосы (красит, видать, думает, желтые лучше седых).
Да! Сколько бы ни говорили Николаю: да найди ты себе бабу, он только смущенно улыбался и молчал. Словно бы знает какую тайну, но не откроет ее, поскольку вы, с вашим соображением, никогда этого не поймете.
Видать, штука была в том, что он по-прежнему любил вот эту пожилую и усталую тетеху. Видать, он и обижался на нее, но и смириться не мог, что оставшуюся жизнь проведет без своей Нины Васильевны. Но ведь проведет же, куда он денется. Но Николай все чего-то вроде бы ждал.
Ровно в пять часов Нина Васильевна проходила мимо кочегарки. Что в пять, это понятно — расписание автобуса. А что мимо кочегарки, так Нина Васильевна, может, и рада была бы пройти другим путем, чтобы не видеть своего бывшего, но другого пути не было. Можно проехать лишнюю остановку, но это потом топать три километра по узкой тропинке.
Нина Васильевна всю жизнь работала в школьной столовой, потому всегда несла две сумки. Потяжелее, полегче, но всегда две сумки.
И в это время Николай выходил из кочегарки, чтоб посмотреть на свою бывшую (хотя почему бывшую, они ведь не разводились). Если Нина Васильевна была в хорошем настроении, она словом-другим могла перекинуться с Николаем, правда, не замедляя шаг; а если в плохом, то молча проходила мимо, словно бы никакого Николая и нет на свете. Но он был, и он в любом случае стоял у кочегарки и долго смотрел ей вслед жалобно-побитым взглядом.