19-я жена
Шрифт:
Следующей зимой, в Сент-Луисе, в католическом женском приюте, Элизабет родила мальчика, чей подбородок был отмечен ямочкой, словно кончик недозрелого плода. «Мы с сестрами приведем его в объятия Господни», — заявила медсестра. Таково же было и намерение самой Элизабет, однако, стоило ей взять на руки крохотного красненького Гилберта, она поняла, что не сможет его покинуть. На следующий день она потуже затянула перламутрового цвета ленточки своего капора под подбородком и ступила на улицы Сент-Луиса с похныкивающим младенцем на руках. Ей недавно исполнилось семнадцать лет.
Я окажусь далеко не первой из тех, кто сообщит вам, что для девушки в подобной ситуации почти нет возможности найти работу. Элизабет очень скоро признала, что у нее есть лишь один выбор, и согласилась работать у миссис Хармони, в ее
А еще на корабле она неожиданно встретила почтительное отношение к себе. Когда она проходила мимо, матросы снимали перед ней шапки, словно она хозяйка корабля, а музыканты охотно показывали Гилберту свои сверкающие трубы. Со своей стороны, капитан Закар каждый день дарил Гилберту новую игрушку: тряпичный мячик или бирюльки, а то и набор метательных колец с ярко-красным колышком в придачу. Капитан Закар баловал Элизабет дорогими подарками, среди которых были полусапожки из турецкого атласа и зонтик от солнца, украшенный пионами, который она впоследствии завещала мне.
Досадным исключением среди всего этого доброжелательства было недовольство, источаемое Достопочтенным Райсом — корабельным священником. Он был баптистом той разновидности, о которой я не очень хорошо осведомлена, поэтому не могу сказать, существует ли она до сих пор. Единственным приветствием, на которое он оказался способен, было холодное «мадам». Он отказался признать Гилберта и отклонил просьбу капитана Закара крестить мальчика. «Этот чертов Достопочтенный сам не способен отличить Господа от блохи», — ворчал капитан Закар. Он часто говорил о том, чтобы списать священника с судна, однако так и не смог собраться с духом. Все это разочаровывало Элизабет в отношении многих вещей, но особенно в отношении к Богу: огорчительное чувство для женщины, стремящейся к вере.
Спустя некоторое время капитан Закар уплатил Достопочтенному Райсу такую большую десятину, что тот согласился окрестить Гилберта. В воскресенье, предшествовавшее обряду, — был июль 1834 года — они стояли в верховьях Миссисипи, в порту Ганнибала, и капитан Закар послал Элизабет в город — купить расшитого полотна для крестильной рубашечки Гилберта и четыре пуговицы. Вход в магазин сторожила овчарка. С покупками и ребенком на руках, Элизабет переступила через собаку и вышла из магазина в солнечный свет с чувством доселе неведомого, нескрываемого счастья.
«Люси» не собиралась отплывать дотемна. Элизабет любопытно было взглянуть на этот отрезок Миссисипи, и она пошла по дорожке к равнине, протянувшейся меж рекой и утесами. Летняя трава была влажной и теплой, жаркие лучи падали ребенку на лоб. Элизабет прошла примерно с четверть мили, когда набрела на небольшую толпу из двадцати — двадцати пяти человек, собравшихся в тени платана. К ним обращался мужчина лет тридцати, взгромоздившийся на упаковочный ящик, и говорил он так, будто перед ним было не два десятка, а две сотни, а то и две тысячи слушателей. До этого случая Элизабет не раз приходилось внимать людям, взывавшим к слушателям с упаковочных ящиков, ибо в тот период истории нашей страны пророки-проповедники бродили по малонаселенным районам, как медведи-шатуны в лесу. Но этот мужчина, тысячу раз повторяла она мне потом, не был похож ни на одного из них. «Подходите поближе, вы все, — говорил он. — Я должен рассказать вам одну историю».
То, что поразило Элизабет прежде всего, — это голос того человека.
В те дни мало кто слышал о Джозефе Смите или о созданной им Церкви Святых Последних дней, которой тогда было всего четыре года от роду. Для Элизабет, как и для других собравшихся под платаном, он был чужаком без сколько-нибудь известного имени или положения. Единственными средствами убеждения служили ему только его личность и его фантастический рассказ о плане, предначертанном Богом для человека. Однако я должна особенно отметить, как выглядел Джозеф, когда в тот день появился на упаковочном ящике. Насколько я поняла, ростом он был более чем на голову выше многих собравшихся, крепкого телосложения и держал себя словно генерал или какой-нибудь другой командир большого войска. Я порой задаюсь вопросом, не походил ли он внешне на генерала Джорджа Вашингтона — оба они были выше шести футов ростом, [22] как мне представляется, и оба крепко сбиты. Мне часто думается, что у Джозефа было такое лицо, с какого любой скульптор захотел бы лепить Великого Человека.
22
Шесть футов ростом— примерно 1 м 83 см.
«Я — сын фермера, — начал Джозеф. — Родом мы из Вермонта, но осели в Пальмире, в той Пальмире, что в штате Нью-Йорк. Если кто-то из вас там побывал, то знает — это оживленный городок, там проживает четыре тысячи человек, а окружен он мирной сельской местностью, где все дышит покоем, где много ферм и много речек да ручьев, а в отдалении поднимается гряда невысоких гор и холмов. И все же в мои юные годы и даже сегодня в моем городке не было мира. Там, у перекрестья дорог, где я ходил каждый божий день, стояли четыре церкви, соперничающие меж собой: каждая из них утверждала, что лишь она дает истинное толкование Божьей воли. Я во многом был совершенно обыкновенным мальчишкой, нисколько не умнее большинства своих сверстников, а что касается моей внешности… ну, оставляю вам судить о том, какова она. Не было никакого резона полагать, что я, Джозеф Смит-младший, наследник ста акров и рощи сахарных кленов, а также пряничной лавки, где моя матушка продавала имбирные пряники и пиво, — что вот такой обыкновенный паренек в один прекрасный день станет Пророком Господним.
Но я был любознательным мальчишкой, не принимавшим на веру ответы на многие вопросы, особенно на вопрос, голос какой из церквей — среди множества соперничающих голосов — подходит мне лучше всего? Кем следует мне стать — католиком, баптистом, методистом, трясуном? Может, существуют еще какие-то секты, о которых я ничего не знаю? Или надо выбрать Епископальную церковь? Хотя мне было всего четырнадцать лет, моим рассуждениям хватало логики, и я пришел к выводу, что если каждый из десяти проповедников утверждает, что только он правильно толкует волю Бога, то по меньшей мере девять из них могут оказаться не правы.
Эти вопросы рвали мне душу, и я жаждал найти ответ, как только очень юный человек может этого жаждать. Так что в один прекрасный день — стояла ранняя весна — я вышел в лес и пал на колени. Я стал молить Отца Небесного привести меня к вратам предпочитаемой Им Церкви, ибо мне хотелось, чтобы мое поклонение Ему было правильным. Погода стояла ясная, лес был насквозь просвечен солнцем, и молодые, легкие словно перышки листочки на верхушках деревьев сверкали в его лучах, как золотая чешуя. Какое-то время я молился, взыскуя ответа, когда, к моему величайшему удивлению — и страху! — ибо более всего я был устрашен, — дивное сияние, какого я никогда в своей жизни еще не видел, возникло предо мною. Поначалу я решил, что это дневной свет сияет сквозь деревья. Только это не был луч света, это была как бы раковина, и внутри этой светящейся раковины находились двое: я увидел двух мужей — Отца и Сына.