1917 год. Распад

Айрапетов Олег Рудольфович

«Вместо действий правительство говорило. Открылась эра бесконечных речей, потоков, океанов слов, болтовни и разговора»¹⁷. Так описал бывший минский губернатор весну 1917 года. И был прав. Во всяком случае, по отношению к данному совещанию.

Алексеев говорил о том, что брошенная после революции в армию теоретическая формула «мира без аннексий и контрибуций» привела к ее деморализации. Солдат понял, что мир придет сам по себе, и, раз так, он не хотел более рисковать своей жизнью: «В результате революция не только не привнесла в армию порыва и подъема, но пробудила в ней самые низменные чувства, выдвинув на самое первое место заботу о сохранении жизни во что бы то ни стало. Точно также пагубным оказалось для армии проведение армейскими организациями демократических реформ. Армия не сумела переварить этих реформ, они расшатали ее порядок и дисциплину. А между

тем без дисциплины нет армии: если начальству не подчиняются, то это не армия, а толпа»¹⁸. Генерал предупреждал о том, какой хаос при беспорядке в управлении может вызвать демобилизация армии, когда в тыл направится несколько миллионов человек, часть из которых, возможно, самовольно сохранит оружие¹⁹.

Очевидно, перед его глазами вставали картины Сыпингая, Харбина и Транссиба в 1905 г. В это время в Петрограде солдаты гарнизона активно торговали спичками, подрабатывали носильщиками на вокзалах, открыто продавали украденное казенное имущество²⁰. На армию этот гарнизон уже не походил и явно не был настроен восстанавливать в своих рядах дисциплину. Солдаты всегда были готовы поддержать тех, кто отстаивал их права.

Нетрудно себе представить, как воспринимались слова Алексеева теми, кто контролировал ситуацию в правительстве.

«Острие докладов трех генералов, – вспоминал присутствовавший на совещании Церетели, – Алексеева, Гурко и Драгомирова – было направлено против политики революционной демократии в армии, то есть против демократических реформ, осуществленных армейскими организациями, и против лозунгов революционного оборончества. Правда, считаясь с общим политическим климатом, господствовавшим в стране в то время, генералы не говорили еще тем языком ненависти к демократии, который характеризовал выступления большей части командного состава позже, в корниловские дни, когда Ставка стала открытой опорой правого максимализма. Но существо требований, выдвинутых Верховным главнокомандующим и согласными с ним генералами, шло вразрез с самыми основами той политики, в которой демократия видела спасение страны и армии»²¹. В этих словах мало правды.

Ставка даже в «корниловские дни» выступала, как отмечал Деникин, прежде всего, против «полубольшевистских советов», впрочем, даже в этом выступлении участвовало всего несколько ее сотрудников. Подавляющее большинство во имя защиты страны продолжало сотрудничать и с Керенским, и с большевиками²². Представитель Петросовета был искренен в одном: требование восстановления дисциплины со стороны военных он воспринимал как скрытую контрреволюцию. Впрочем, власть Исполкома держалась на поддержке солдат, а они видели в Совете, прежде всего, анти-офицерскую организацию. Благодаря такому слиянию интересов солдатская масса получала «руководящее положение в армии»²³. Это было понятно и самому Алексееву, который вскоре после совещания подвел итоги генеральских выступлений: «Кто проявил способность “ходить вокруг и около”, тот обеспечил себе положение, кто говорил прямо, открыто и неминуемо резко, тот в этот день подписал акт своего удаления»²⁴.

Лучше всего с первой задачей справился Брусилов. «Наивно было, – вспоминал Деникин, – например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет “социалист и республиканец”. Он – воспитанный в традициях старой гвардии, близкий к придворным кругам, проникнутый насквозь их мировоззрением “барин” по привычкам, вкусам, симпатиям и окружению»²⁵. Но последовательное заигрывание Главсоюза с комитетами и их активистами все же создало ему репутацию сторонника революционной демократии. Ему верили. «Мы слушали этот доклад с особенным интересом, – писал Церетели, – так как Брусилов был тем представителем Верховного командования, который с начала революции обнаружил наибольшее понимание необходимости переустройства армии на новых началах и всем своим влиянием способствовал сближению близких ему по настроению офицеров с выборными солдатскими комитетами»²⁶. Генерал не подвел ожиданий социал-демократа. «Я знаю солдата 45 лет, – заявил он, – люблю его и постараюсь слить с офицерами, но Временное правительство и особенно Совет солдатских и рабочих депутатов также должны приложить все силы, чтобы помочь этому слиянию, которое нельзя отсрочивать во имя любви к родине»²⁷.

Революция, по словам Брусилова, была неизбежна, необходима и даже несколько запоздала. Армия при этом все равно оказалась неподготовленной к ней, и мало развитый солдат

просто не смог правильно понять смысл изменений: «Свобода подействовала на несознательную массу одуряюще. Все стремятся завладеть правами и освободиться от обязанностей»²⁸. Единственное, что при этом все-таки волновало командующего фронтом, была опасность со стороны большевиков. Он был первым и единственным из генералов, который заговорил об этом.

Позиция военных оказалась расколотой.

Главнокомандующие Северным и Западным фронтами Драгомиров и Гурко поддержали Алексеева. Первый был краток в выводах и требованиях: «Так больше продолжаться не может. Нам нужна власть. Мы воевали за Родину. Вы вырвали у нас почву из-под ног, потрудитесь ее теперь восстановить. Раз на нас возложены громадные обязательства, то нужно дать власть, чтобы могли вести к победе миллионы порученных нам солдат»²⁹. Главнокомандующий Румынским фронтом Щербачев занял относительно нейтральную позицию. Так, во всяком случае, поняли его слушатели. Тем не менее и он потребовал передачи верховной власти в армии Главковерху³⁰. Особенно непримиримо по отношению к демократизации армии был настроен Гурко, считавший, что «…для сохранения боеспособности армии важно не сочувствие солдата целям войны, а наличие дисциплинарной власти начальника»³¹.

Гурко категорически протестовал против принятия «Декларации.» и основных положений Приказа № 1, вошедших в нее. «Про прежнее правительство говорили, – заявил он, – что оно “играет в руку Вильгельма”. Неужели тоже можно сказать про вас? Что же за счастье Вильгельму! Играют ему в руку и монархи, и демократия. Армия накануне разложения. Вы должны помочь. Разрушать легче, и если вы умели разрушить, то умейте и восстановить»³². Генерал привел примеры разрушения дисциплины эмиссарами Совета³³. Он излагал совершенно очевидные истины, ссылался на свой собственный опыт в Южной Африке, где регулярные части с жесткой дисциплиной проявили большую боеспособность, чем добровольцы, которые прекрасно знали, за что они сражаются. Но эти слова были обращены к людям, для которых они звучали кощунством. «Весь тон и содержание заявлений Гурко показывали, – комментировал Церетели, – что он пришел на собрание не с целью найти общий язык с демократией, а с целью объяснить свое решение уйти в отставку»³⁴.

Алексеев в последний раз попытался переломить ситуацию, но это было бесполезно. Решение правительством и Советом было уже принято.

Верховному главнокомандующему это было еще не ясно, и он сделал все возможное для того, чтобы примирить расходившиеся позиции участников совещания. «Армия на краю гибели, – говорил он. – Виновны в этом все. Вина лежит на всем, что творилось за последние два с половиной месяца. Мы прилагаем все усилия, чтобы оздоровить армию. Мы верим, что новый военный министр будет своим влиянием помогать нам. Но этого мало. Должны помочь те, кто разрушал. Немало разложения армии было положено приказом Совета № 1. Тот, кто издал приказ, должен помочь нам ликвидировать его последствия. Совет должен издать ряд приказов и разъяснений, восстанавливающих авторитет офицеров. Скажите здоровое слово, что без дисциплины армия существовать не может. Помогите установить такой порядок, при котором до армии могут доходить только приказы военного министра и главнокомандующего. Если мы виноваты, смещайте нас, предавайте суду, но не вмешивайтесь. Не торопитесь издавать “Декларацию прав солдата”. Если она будет издана, то, как сказал генерал Гурко, все оставшиеся устои рухнут. Вместе с отказом от декларации, надо отказаться от лозунга мира. Скажите солдату простую истину: кто говорит – не надо войны, тот изменник; кто говорит – не надо отступления, тот трус»³⁵.

Позиция Верховного была проста: он говорил о том, что глупо было предоставлять людям права, не возлагая на них обязанности³⁶. Если эти слова и убеждали гражданских слушателей Гурко, Драгомирова и Алексеева, то только в правильности принятого ими решения. Им отвечали лидеры Совета. Первым был И. Г. Церетели, сразу отвергший то, что политика Совета «играет в руку Вильгельма». Более того, он заявил, что появление Приказа № 1 способствовало организации неорганизованной толпы и поэтому тот выполнил свою задачу: «Масса солдат хочет продолжать войну. Те, кто не хотят этого, неправы, и я не хочу думать, чтобы не хотели они из-за трусости. Это результат недоверия. Дисциплина должна быть. Но если солдат поймет, что вы не боретесь против демократии, он поверит вам. Этим путем можно спасти армию»³⁷.