1937
Шрифт:
Выражение «убрать Сталина» широко использовалось возникшими в начале 30-х годов оппозиционными группами Рютина и А. П. Смирнова — Эйсмонта. В духе этого призыва Троцкого действовали делегаты XVII съезда ВКП(б), вычёркивавшие из бюллетеней тайного голосования имя Сталина. О том, что совет «убрать Сталина» предполагает использование уставных и конституционных средств, писал и сам Троцкий, который в статье, опубликованной в конце 1932 года, разъяснил, что лозунг «убрать Сталина» не означает призыва к его физическому устранению.
Чтобы придать вес своей версии, идентифицирующей понятия «убрать» и «убить», Вышинский заставил Гольцмана заявить на суде, что при беседе с ним Троцкий повторил выражение «убрать Сталина». Вслед за этим Вышинский потребовал от Гольцмана объяснить,
Спустя неделю после завершения процесса весь мир узнал о том, что встречи, на которой якобы были произнесены эти сакраментальные слова, в действительности не было. Согласно материалам процесса, Гольцман был единственным из старых большевиков, который встречался с Троцким за границей. Местом этой встречи был назван Копенгаген, где Троцкий находился в 1932 году на протяжении недели для чтения лекций. Как показал Гольцман, к Троцкому его привёл Седов, встреча с которым состоялась в гостинице «Бристоль». Спустя несколько дней после публикации этой части судебного отчёта датская социал-демократическая газета опубликовала сообщение, перепечатанное всей мировой прессой: отель «Бристоль» был снесён в Копенгагене в 1917 году.
По свидетельству Орлова, эта «накладка» объяснялась путаницей, допущенной нерасторопными следователями. В начале разработки версии о встрече Гольцмана с Троцким ещё не было решено, где должна была происходить эта встреча: в Дании или в Норвегии, куда Троцкий переехал в середине 1935 года. Поэтому Молчанов распорядился запросить в Наркомате иностранных дел сведения о названиях отелей и в Копенгагене и в Осло, где действительно находилась гостиница «Бристоль». Когда же встречу было решено перенести на более ранний срок и, следовательно, в Копенгаген, один из помощников Молчанова сохранил по ошибке название отеля, фигурировавшее в «норвежской» версии [78].
На процессе 16-ти не было приведено ни одного документа, ни одного вещественного доказательства. Все обвинения строились исключительно на оговорах и самооговорах подсудимых и свидетелей. Один из следователей по данному делу Г. С. Люшков после своего побега за границу в 1938 году выступил с заявлением, в котором говорилось: «На процессе, проходившем в августе 1936 года, обвинения в том, что троцкисты через Ольберга были связаны с германским гестапо, обвинения против Зиновьева и Каменева в шпионаже, обвинения в том, что Зиновьев и Каменев были связаны с так называемым „правым центром“ через Томского, Рыкова и Бухарина,— полностью сфабрикованы. Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков и Бухарин и многие другие были казнены как враги Сталина, препятствовавшие его разрушительной политике. Сталин использовал благоприятную возможность, представившуюся в связи с делом Кирова, для того, чтобы избавиться от этих людей путём фабрикации обширных антисталинских заговоров, шпионских процессов и террористических организаций. Так Сталин избавлялся всеми мерами от политических противников и от тех, кто мог стать ими в будущем. Дьявольские методы Сталина приводили к падению даже весьма искушённых и сильных людей» [79].
В своём объяснении, представленном Комиссии партийного контроля в 1956 году, Сафонова, описывая эти «дьявольские методы», подчёркивала, что следователи мотивировали вымогательство лживых показаний тем, что они необходимы в интересах партии. «Вот под знаком этого понимания — что этого требует партия и мы обязаны головой ответить за убийство Кирова, мы пришли к даче ложных показаний, не только я, но и все другие обвиняемые… Так было на предварительном следствии, а на суде это усугублялось присутствием иностранных корреспондентов, и все мы, зная, что последние могут использовать наши показания во вред Советскому государству, не могли сказать правду» [80].
В данном случае Сафонова, сыгравшая одну из самых неблаговидных ролей в процессе, произвольно экстраполировала своё поведение и его «патриотические» мотивы на всех подсудимых. В действительности старые большевики не могли не понимать, что инкриминируемые им обвинения не поднимают, а роняют престиж СССР, большевизма, Октябрьской революции. Примечательно то, что ни один из главных подсудимых не признал своих связей с гестапо. Комментируя данную часть процесса, Троцкий писал: «По их диалогу с прокурором относительно гестапо нетрудно восстановить тот торг, который велся за кулисами во время судебного заседания. „Вы хотите опорочить и уничтожить Троцкого? — говорил, вероятно, Каменев.— Мы вам поможем. Мы готовы представить Троцкого организатором террористических актов. Буржуазия в этих вопросах плохо разбирается, да и не только буржуазия: большевики… террор… убийства… жажда власти… жажда мести… Этому могут поверить… Но никто не может поверить, что Троцкий или мы, Каменев, Зиновьев, Смирнов и пр., связаны с Гитлером. Перейдя все пределы вероятия, мы рискуем скомпрометировать и обвинение в терроре, которое, как вы сами хорошо знаете, тоже не воздвигнуто на гранитном фундаменте. К тому же обвинение в связи с гестапо слишком хорошо напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году…“» [81]
Другим пунктом, которые все подсудимые с известными политическими именами категорически отказались признать, было обвинение «центра» в намерении после своего прихода к власти уничтожить всех исполнителей террористических актов. Когда Вышинский предложил Зиновьеву подтвердить соответствующее показание Рейнгольда, Зиновьев ответил: «Это из Жюль Верна… Это арабские сказки». Приведя эти слова, Вышинский в обвинительной речи заявил: «А убийство зиновьевского секретаря Богдана, что это?! Сказка?» [82]
Здесь Вышинский коснулся одной из самых гнусных сторон процесса. Бывший секретарь Зиновьева Богдан после исключения из партии во время чистки 1933 года покончил с собой. Это самоубийство произвело большое впечатление в партии. Теперь оно было представлено, по существу, убийством, учинённым единомышленниками Богдана. Основываясь на показаниях Пикеля, Вышинский утверждал: Зиновьев и Каменев «довели Богдана до самоубийства, поставив перед ним дилемму: или идти на террористический акт, или покончить с собой» [83].
Подобные обвинения и «признания» могли быть приняты на веру лишь теми, кто был доведен, говоря словами Троцкого, до состояния «тоталитарного идиотизма». Лишь такие люди могли отнестись с доверием и к кликушеским выкрикам Вышинского, который провозглашал: «В мрачном подполье Троцкий, Зиновьев и Каменев бросают подлый призыв: убрать, убить! Начинает работать подпольная машина, оттачиваются ножи, заряжаются револьверы, снаряжаются бомбы, пишутся и фабрикуются фальшивые документы, завязываются тайные связи с германской политической полицией, расставляются посты, тренируются в стрельбе, наконец, стреляют и убивают… Они не только говорят о стрельбе, но они стреляют, стреляют и убивают!» [84] Между тем единственным выстрелом, о котором говорилось на суде, был выстрел Николаева, после которого уже были расстреляны десятки людей, а суду не было представлено ни одного документа. Единственный упоминавшийся на процессе револьвер имелся у Н. Лурье, но и он, согласно показаниям последнего, был выкраден у него вместе с чемоданом, оставленным в вокзальной камере хранения.
Все эти «пробелы» следствия и обвинения стремились заполнить «молодые» подсудимые из числа политэмигрантов, которые были объявлены непосредственными эмиссарами Троцкого, направленными им в СССР с поручением убить как можно больше вождей. Фриц Давид и Берман-Юрин показали, что они получили такие директивы от Троцкого лично. Ольберга и обоих Лурье, согласно их показаниям, Троцкий направил для террористической деятельности заочно, не видя их ни разу в глаза.
«Молодые» с готовностью рассказывали о замышлявшихся ими убийствах, которые, однако, неизменно срывались. Так, Берман-Юрин и Фриц Давид показали, что они собирались устроить покушение на Сталина во время работы XIII пленума Исполкома Коминтерна, но этот «план провалился», поскольку Фрицу Давиду не удалось достать гостевой билет на пленум для Бермана-Юрина, который должен был стрелять в Сталина. Фриц Давид дал этому «провалу» и другое объяснение: «Эти замыслы сорвались, так как на XIII пленуме Сталин не присутствовал».