1991
Шрифт:
По настоянию Алины Алексеевны, Оля продолжала изучать английский язык с Еленой Сергеевной. Учительница привлекала учениц своим дружеским отношением, чего нельзя было встретить у других учителей. Там всегда был неравный диалог. Она могла сказать девочкам, что её зарплаты хватает только на помаду, остальное в дом приносит муж, а муж Елены Сергеевны вызывал особые вздохи среди старшеклассниц. Красивых мужчин в маленьком провинциальном городе было немного, а он был красивым, и не из заводских. Неклассический подход Елены Сергеевны в течение январских занятий привел к переводу и распеванию грустных западных песен: «Moon light and vod k a», «Time stand still». Девочкам не нравилась эта непривычная для уха музыка, но они старались переводить, вслушиваться
25 января температура понизилась до «– 42», посветлело до ясной прозрачной Луны. Оля мечтательно готовилась к поступлению в Университет. Это стало навязчивым сном, ясной идеей, красивой звездой, мучительным ожиданием, стойким преодолением. Слово «университет» для нее слилось со словом «любовь», а слово «дом» с «конфликтом», и, казалось ей, что перевернется прозрачная Луна в момент ее поступления в Университет.
Начало 1991 года она распланировала по часам и минутам. Уроки, дополнительные занятия, снова уроки. Дисциплина и отвага делали эту девочку красивой. Система школьного образования СССР предписывала учащимся школ РСФСР «быть достойными гражданами своей социалистической Родины, выполнять заветы Ленина», что означало «учиться, жить и работать по-коммунистически; участвовать в самообслуживании; заниматься физкультурой и спортом, закаляться; готовить себя к защите социалистической Родины; быть нетерпимым к аморальным антиобщественным поступкам; беречь и приумножать народное добро; на занятия приходить в форме и без украшений; овладевать богатствами культуры и искусства». Так было прописано в школьных дневниках.
В новой школе Сережи и Оли был лучший кадровый состав учителей города из бывших директоров школ, а директор из Горрайсполкома, что само по себе являлось признанием места. Биологию преподавала Нелли Фёдоровна, бесстрастным голосом транслируя матричные знания, подкрепляя примерами, которые, казалось бы, не имели отношения к самому предмету, но делали понятным и ясным весь материал. На уроках Нелли Федоровна показывала обучающие фильмы. Габаритный киноаппарат производил магический шум вращающейся пленки на бабинах. Класс замирал в черно-белой, как кадр, оторопи, и фильмы о генетике казались лучшим событием дня. В предмет влюблялись все. Оля ходила на факультатив по биологии. Однажды она взяла с собой Сережку смотреть кровь лягушки в микроскоп. Мальчишка увлекся так, что сломал экземпляр с кровью, крутя и крутя увеличитель, пока тот не уперся в стекло. Обращение к биологии не первое в семье. Двоюродная сестра Оли Иринка, препарировала лягушек не первый год на любимом БХФ (биолого-химическом факультете) университета. Радостью и светом в глазах исполнялся только кот, который сжирал высушенных, набитых ватой и подколотых английскими булавками, лягушек, выплевывая на ходу вату и булавки.
Примеры мудрой, большой, неуклюжей, но необычайно обаятельной Нелли Федоровны, убеждали любого. Разный взгляд на мир был представлен следующим образом. Взрослая дочка Нелли Федоровны говорит: «Смотри, какое платье», а Нелли Федоровна отвечает: «Смотри, какая бабочка!» Как часто мать и дочь являют пример разных сторон монет и платья. Шелковая лицевая и изнаночная холщевая, светлая и темная, они уравновешивают в семье весы противоречий. Гармония природы устанавливается в генетической спирали.
В советских школах строго следили за подобающим внешним видом учащихся. За внешний вид учащихся в школе Оли и Сережи отвечал строгий рыжий учитель физики. Его густые брови в половину лба делали лицо внимательным. Он выхаживал по светлым коридорам широким шагом, бодрой походкой и взглядом орла всматриваясь в юных особ. Серёжки в ушах вызывали громкий глас на весь коридор: «От горшка два вершка и туда же!» Серёжки моментально снимались с ушей, а руки с накрашенными ногтями прятались в карманы фартуков. Лак в то время достать было сложно: выдавали по заводским талонам или привозили из Москвы. Оля красила ногти лаком для дерева, добавляя туда чернила, – получался дизайнерский синий глянец. В 1991 году уже не измеряли длину подола юбки, чтобы от колена было не больше 10 сантиметров, школьную форму постепенно отменяли. Стало проще, свободнее, и физик уволился.
Физики менялись в школе раз в год. Дети их любили, мужчин преподавателей было мало. Программисты (информатики), физруки, трудовики, к сожалению, быстро спивались. Так, Юрий Андреевич, бывало, обопрется на широкий и длинный стол для экспериментов в кабинете физики, очки в квадратной оправе пальцем на переносице поправит и говорит: «Знаете, волшебство – это когда картошку варишь. Пузырьки приклеиваются к ней, поднимаются со дна кастрюли, вот чудо». Дети смеялись, но каждый в будущем хоть раз вспомнил фразу про чудо пузырьков в момент закипания воды.
Кроме общего, Оля получала классическое для воспитанных девиц из заводской семьи образование: хоровое пение, фортепиано, музыкальная литература, сольфеджио. Сережка учиться музыке не стал. У него было дзюдо, для улицы хорошо, да и тренер Яныч стал авторитетом для пацанов.
А вот дисциплина в музыкальной и спортивной школах была схожа. Уроки по 2 часа, летние лагеря, поездки и гастроли, новые города и люди добавляли характеру юных певцов и спортсменов выдержанности и сдержанности. Подавленная чувственность девочки восполнялась на уроках фортепиано, где мудрая Валентина Николаевна заставляла учениц играть с повязанными шарфом глазами. Девочки играли на фортепиано, а Валентина Николаевна на их спинах, пальцами вжимая стаккато и легато глубоко в нерв и память тела.
Экзамены и зачеты проходили в разных вариациях: «Технический зачет», «Классический репертуар», – итого три раза в год. Ученики волновались, Оля в особенности. Она понимала, что особого таланта к инструменту у нее нет, особой тяги к музыке тоже. Хор привлекал ее дисциплиной и бесконечными музыкальными штудиями, позволял отпустить чувства в серебряном голосе. С переходом в старшие классы солирующее звонкое сопрано сменилось сопровождающим партии бархатным альтом.
Как-то в пятом классе перед экзаменом Оля выпила валерьянку и уснула у теплой батареи в низком классе перед выходом к роялю на экзамене. Это был красивый ритуал. Каждый ученик торжественно вставал в центр зала, объявлял произведение, вытирал холодные влажные пальцы хлопчатобумажным платком и садился за рояль. Невероятно, но в маленьком городе был рояль фирмы «Stainway & sons» под наблюдением того же настройщика. Чтобы привыкнуть к его звучанию, учителя с учениками записывались в график репетиций за несколько недель. Рояль придавал значимость и благородство звучания классическим произведениям.
Гаммы в течение 8 лет стоили больших усилий Оле и всей семье Милоевых. Алексей Леонидович не мог спать после ночной смены, Сережка убегал гулять, Кешик не выдерживал арпеджио и громко завывал, закинув мордочку куда-то за пределы низкого потолка дома и высокого горизонта. Оля училась «снимать» плавно руки в Ре мажоре и «не нырять» на первый палец в си миноре. Даже кукла из красивого лирического произведения «Болезнь куклы» П.И.Чайковского в исполнении настройщика пианино выздоравливала, в исполнении Валентины Николаевны болела, а в исполнении Оли умирала. Валентина Николаевна, не выдержав, кричала на уроке: «Стоп! Стоп! Умерла уже! Еще раз!»
Оле хватало критического отношения к себе, чтобы осознать, что она способна благодарно воспринимать, но не воспроизводить музыку. При отборе учеников в класс «фортепиано» учителя знали, что Алина Алексеевна уже купила инструмент, как знали и то, что это самая дорогая вещь в доме, потому записали девочку в группу, оценив ее способности к музыке как средние.
В последний день января после уроков Оля и Таня шли неспешно. Солнце было северное, большое и низкое, отчего казалось, что оно свисает тяжелой каплей молока, которая сейчас лопнет и разбрызжется по всему городу маленькими молекулами.