#20 восьмая
Шрифт:
— Доброе утро, — начала она, светясь счастливой улыбкой. — Вы сегодня прекрасно выглядите, Алексей Михайлович. Можно узнать, какие у вас планы на сегодняшний день?
— Самые радужные.
— Например? — Аверина кокетливо стрельнула в меня глазами.
— Например, позавтракать, потом посетить две первых сессии, в четыре часа дня провести круглый стол. А дальше по обстоятельствам.
— А вы не хотите в перерыве найти для меня время и показать мне город? — продолжила Света, отпивая кофе и преувеличенно медленно облизнула губу. Я проследил за движением её языка.
— Свет, — тихо сказал я. — Мне кажется, мы с тобой уже обо всём договорились. Или я ошибаюсь?
Аверина прищурилась.
— Ну, планы ведь могут меняться, — многозначительно добавила она.
— Не в твоём случае.
— А что со мной не так, интересно? — с вызовом спросила она. — Я что, плохо выгляжу?
«Так, пора заканчивать эту длинную бодягу.»
И я ответил:
— Хорошо выглядишь. Дорого. И, главное, очень доступно.
Повисла пауза. Потом в глазах Авериной промелькнула такая ярость, что, если бы взглядом можно было убивать, то я бы свалился мёртвым. Она побледнела, потом покраснела.
— Ты, ты… ты, сволочь, — задыхаясь, с перекошенным лицом, зашипела она.
— Я знаю, кто я. Главное, теперь это поняла и ты. На этом и остановимся.
Светка попятилась. Развернулась, передёрнула плечиками и растворилась в толпе людей, прибывающих на завтрак. А я принялся изучать взглядом окрестности, одновременно контролируя вход гостей на террасу. Увидел, как на веранду вошли двое мальчиков Ларионовой и Денис из «Корсы». И только её не было нигде, а она-то и была нужна мне. Я хотел поговорить с ней. Объяснить, что вчерашний интим был моей ошибкой. И одновременно дать ей понять, что мы можем остаться друзьями.
К девяти утра, перездоровавшись с двадцатью русскими реселлерами, сонным Эрлихом и бодрым Ричардссоном, я окончательно убедился, что Ларионова на завтрак не придёт. К девяти тридцати у меня было ровно три варианта, чтобы объяснить её отсутствие: а) Ларионова ещё спит, б) Ларионова рванула от меня в Москву первым же рейсом, и в) Ларионова спряталась в номере, где и окопалась.
И я отправил себя в вестибюль и пристроил у входа в конференц-зал. Увидел поджавшую губы Аверину, которая с видом «ух, как я тебе отомщу!» промаршировала мимо меня. Потом — двух киндер-сюрпризов Лены, которые вежливо мне кивнули. Дениса, с утра пораньше уже приложившего к бутылке. И, наконец, доканывающую меня этим своим липким взглядом Савельеву, которая, вместо того, чтобы пройти в конференц-центр, начала нарезать вокруг небольшие круги. Это меня отрезвило. Обозвав себя «неврастеником, потерявшим голову из-за смазливой девчонки», я отодрал плечо от стены и пошёл в конференц-центр. Отсидев там до без пятнадцати двенадцать и перебрался на улицу. Сел на лавочку, выкурил пять сигарет и дождался, когда часы скажут «полпервого».
После чего встал и, наплевав на всё, направился в вестибюль, к консьержке.
— Goddag, — улыбнулась мне новая мисс «Услужливость».
— Goddad. Подскажите, гостья, проживающая в номере «тридцать три – двадцать шесть», из номера не выезжала?
— Нет, — ответила мне консьержка.
— Так, супер, — я потёр ладонями лицо. — А из номера она выходила?
Консьержка наморщила лоб, подумала, обернулась к стойке и пересчитала все сданные ей ключи:
— Нет, эта гостья карточку нам не сдавала.
— А вы не могли бы соединить меня с её сьютом? — попросил я.
— Да, конечно. Пожалуйста. — Консьержка прижала трубку к уху, нащёлкала пальцами телефон комнаты Лены. Послушала гудки и сделала печальное лицо:
— К сожалению, номер не отвечает.
— Ясно, спасибо.
Вот тогда-то я и направился к лифтам.
Доехал до третьего этажа. Вышел в коридор. Подошёл к номеру Лены. Табличка с красной этикеткой висела ровно так, как я её и повесил. Я постучал в дверь. Потом позвал:
— Лен, открой. Лена…
В ответ — гробовая тишина, зазвеневшая в моей голове мыслью: «Она тебе не ответит, потому что либо плачет, либо вообще… наложила на себя руки, после того, что ты сделал с ней, похотливый ублюдок». Я сжал челюсти и примерился к хлипкой двери. «Вломить в дверь ногой и войти туда? Или всё-таки соблюсти приличия и сгонять за помощью на первый этаж? Но если Лена не выходила из номера, а я был последним, кто закрывал эту дверь, то и дверь осталась не запертой…» Убрав ногу, я потянул дверь за ручку. Раздался характерный щелчок. Я вошёл в прихожую, и сразу же услышал шум воды из-за двери в ванную. «Твою мать… а вдруг она там вены себе вскрыла?» Моё воображение немедленно и услужливо поднесло мне картинку белых тоненьких рук Ларионовой, раскинутых в последнем бессильном призыве, красная вода, вокруг капли крови...
Да, я — неврастеник. И очевидные проблемы сначала повергают меня в ужас, после чего в моей голове возникает «ахтунг» и только потом решение. Матерясь, я дёрнул на себя ручку двери ванной комнаты. Влетел в периметр, глотнул влажный горячий воздух, упёрся глазами в ванную. Моргнул. Застыл. И уже через секунду, сотрясаясь от бессильного смеха, сполз вниз по стене, где была стойка с феном и полотенцами. Ещё бы: в ванной, в пене, в воде сидела голенькая Лена и, с застывшими от ужаса глазами, смотрела на идиота, ворвавшегося к ней в тот самый момент, когда она, сунув в рот щётку, задумчиво чистила зубы.
— Лен, прости, — простонал я, содрогаясь от хохота.
— При-придурок! — В голову мне полетела зубная щетка. Потом мокрая губка. Мимо правого уха просвистели тюбик зубной пасты и пластиковая бутылка с шампунем. — Идиот, ты хоть понимаешь, что ты до смерти напугал меня? — Ларионова тряслась от гнева и от шока, пережитого пару секунд назад. — Да я чуть не умерла, когда ты сюда ворвался. Я вообще только проснулась. И я… что ты смеёшься, Андреев? Псих ненормальный!
Вытирая слезы от смеха, я успел выставить вперед руку, отбивая кусок мыла. Пока Лена хваталась руками за стенки гостиничной ванной, и, поднимаясь, шарила злыми глазами в поисках очередного снаряда, я успел более-менее прийти в себя и даже разглядеть её. Выглядела Ларионова просто великолепно. Сочный изгиб груди, розовый сосок, на котором красовалась белая клякса зубной пасты, огромные блестящие карие глаза, мокрые ресницы и открытые влажные губы, из которых в мою голову долетали остатки проклятий, моментально напомнили мне о том, что у нас вчера было. От неё исходила бешеная, провокационная аура, которой я честно сопротивлялся позавчера, вчера и даже сегодня утром. Мой смех прекратился сам собой. Её вопли и проклятия тоже, когда я поднялся на ноги и сдёрнул с себя футболку.
— Ты что?.. Нет, Андреев, нет! Нет, я тебе сказала! — Сообразив, что водные процедуры закончились, закричала Лена. Заметив мой взгляд, в очередной раз проехавшийся по ее ногам, ребрам и тому хрестоматийному месту, которое я вчера попробовал на вкус, Ларионова ойкнула и завертела головой в поисках полотенца. Но полотенце висело над моей головой, и Лена вцепилась в занавеску, которую я, успев к тому моменту выдраться из своих джинсов, дёрнул на себя. Занавеска слетела, а на мои плечи обрушились удары маленьких мокрых рук: