#20 восьмая
Шрифт:
— Отвяжись от меня. Немедленно.
— Ш-ш, иди ко мне.
— Нет! Всё вчерашнее было ошибкой.
— Ах, ошибкой? — Увы, развернуться в этой маленькой душевой можно было только по обоюдному согласию. И я, перехватил её руки, выдернул её из ванной.
— Я всё Максу расскажу! — задыхаясь, выпалила она, изгибаясь в моих руках.
— Безусловно. — Я впился ей в рот.
— Дрянь, — простонала Лена. Я поцеловал её в шею. — Скотина, Андреев, я не для тебя.
«Да ты уже льнёшь ко мне.»
— Отпусти меня, — в последний раз взмолилась она.
— Нет.
— Ну, зачем я тебе?
А вот этого я не знал. Единственное, в чём я был твёрдо уверен: каким бы я у неё не был — первый, вторым, третьим, четвертым — я буду у неё последним.».
28.
«Он рассматривал меня так, точно перед ним была статуэтка, с которой он не знал, как поступить: то ли поставить её на камин, чтобы насладиться зрелищем — то ли разбить её на тысячу кусков, чтобы больше не мучиться.
— Что ты хочешь от меня? — взывала я, когда он разложил меня на постели и перекинул мои ноги через свои локти. Он промолчал. По его плечу прокатилась капля воды, упавшая мне на губы. Я ощутила его запах и вкус. И из моей головы тут же вылетели и Макс, и моя добродетель, и та единственная мысль, с которой я проснулась — что он использовал меня и бросил.
— Лен...
— Андреев, у меня есть другой.
— Здесь только ты и я.
Настрой Андреева начал не на шутку меня пугать, и я вцепилась в его плечи.
— Всё нормально. Я понимаю, что делаю. — Алексей криво усмехнулся, а я вдруг увидела в его глазах нечто, напоминавшее… нежность. Но, что бы он не испытывал, это никак не вязалась ни с его хищным ртом, ни с категоричным тоном. Я замерла, ожидая сухой, короткий, болезненный удар. Вместо этого Андреев длинным, ровным, мягким движением вошёл в меня. Я ахнула. Он пробормотал что-то, чего я не поняла.
— Что? — рискнула спросить я.
— Я сказал, извини меня за вчерашнее... Поцелуй меня. — Он потянулся ко мне, а у меня перевернулось сердце. Это было то самое ощущение, когда ты вдруг понимаешь, что человек, лежащий рядом с тобой — такой же, как ты. Реальный. Живой. И что он тебя ощущает. Преодолевая свою проклятую робость, я отвела чёрную прядь с нахмуренного лба, потом, осмелев, запустила пальцы в вихры на его макушке.
— Такие мягкие… Как ты, — прошептала я.
Андреев растерянно моргнул. Я робко потянула его к себе и поцеловала. Поймав мои губы, он снова толкнулся в меня. Еще раз. И ещё. Мои робкие поцелуи чередовались с его движениями. Но едва я расслабилась, как он перевернул нас и оказался подо мной. Забросил моё бедро повыше.
— Ну, поцелуй меня. Мне нравится, когда ты раскованная, — попросил он.
— Вчера тебе больше нравилось смущать меня.
— А мне и сейчас это нравится… Ну, так что с поцелуями?
Я приблизила к нему лицо, готовясь, в случае чего, цапнуть его за скулу. Но он больше не улыбался. Бережно уложил мою голову в изгиб своего локтя, сделал движение бёдрами, и, внимательно глядя на меня, накрыл мою грудь ладонью. «Скажи ему остановиться», — приказывал мне мой разум. «Нет, продолжай. Мне нравится», — попросило меня моё тело. Изнемогая, я обвила руками мужчину, который сводил меня с ума и спрятала лицо у него на груди:
— Андреев…
— М-м?
— Ты Гитлер. Так же нельзя, — простонала я.
— Можно.
Распластавшись на нём, я прильнула к нему. Андреев ещё раз перевернул нас и впился мне в губы. Я задохнулась, он отправил мои колени себе под мышки, а его проникновение набрало темп. Он стиснул челюсти, потом не выдержал — застонал. Приоткрыл глаза — затуманенные и смущённые. Поймал мой взгляд.
— Почему ты так смотришь на меня? — прошептала я.
— Назови меня по имени. Пожалуйста. Сейчас. Я прошу тебя.
И я не выдержала.
— Лёша, — очень тихо произнесла я в первый раз.
— Ещё.
— Лёша…
Через полчаса он вывел меня из моего номера. Я смотрела на него и глазам не верила. Передо мной был другой человек: спокойный, сильный, уверенный. И в то же время это был тот самый мужчина, который брал меня до стона, до отчаянного крика. Алексей и я дошли до стоянки такси. Пока я смущалась, боясь увидеть чужие косые взгляды, он наклонился ко мне и с заговорщицким видом быстро сказал:
— Dode rode rodojede radne rogede orreder med flode.
— Что? — неуверенно хихикнула я.
— Я говорю: дохлая, красная, красноглазая, гнилая копченая форель со сливками… Лен, это датская скороговорка. А ты перестань думать, к чему это всё, и просто расслабься. Я всего лишь хочу показать тебе город и накормить обедом. Раз уж ты на завтрак не пришла. М-м?
Пока я осмысливала новый образ многогранного Алексея Михайловича, он договорился с таксистом, усадил меня в машину и повез на набережную Нихавн (свежая, красная, вкусная форель с запечённым картофелем). Потом мы бродили по улочкам старого города. Держа меня за руку, он показал мне памятник Андерсену, Ратушную площадь, и, смеясь, притащил меня на Строгет (нет, не к Музею эротики, а в маленькое кафе).
— Я хочу мороженое, — робко попросила я.
Андреев помотал головой, хитро прищурился, купил пакет датских чипсов, две банки безалкогольного пива и утащил меня в ещё зеленый осенний парк, расположенный через залив от «Марриотта». Усадил на скамейку, сам развалился рядом. Ненавязчиво расспросил о детстве, о семье, о родителях и об институте. С интересом выслушал то, что я неохотно поведала ему (мама была певицей, папа ушёл из семьи, учёба была интересной), потом рассказал пару историй из своей жизни (как его не взяли в иняз и как он сделал карьеру в «Systems One», периодически водя за нос Кристенссена и Эрлиха). Я слушала, иногда смеялась, но больше смотрела на него, непринужденного, открытого. И думала я о том, что такую мужскую позу часто используют в рекламе: легкая сексуальность с обещанием чего-то большего. Андреев явно пытался меня очаровать и даже не скрывал этого.