20000 миль под парусами

Лухманов Д.

Я стал его успокаивать и заверять, что, кроме предоставления практических навыков будущим командирам советского торгового флота, наше судно не преследует никаких других целей. Мы зашли на Мадеру только за тем, чтобы дать отдохнуть экипажу и запастись свежей водой и провизией перед длинным океанским переходом. За поведение экипажа на берегу я вполне ручаюсь. Что же касается Лиссабона, то трудно ждать оттуда ответа раньше, чем через три дня. Мы же думаем простоять в Фунчале не больше трех дней.

Начальник порта покачал головой.

— Я не знаю содержания телеграммы, посланной губернатором в Лиссабон, но он очень тревожится.

— Надеюсь, что завтра утром, после рапорта полицмейстера, его тревога уменьшится. Не доставите ли нам, сеньор начальник порта, удовольствие пообедать с нами в гостинице?

Начальник порта оглянулся кругом и, нагнувшись к моему уху, прошептал:

— Поверьте, что это доставило бы мне гораздо больше удовольствия, чем вам. Я очень интересуюсь вашей страной, но… про этот обед полицмейстер тоже доложил бы завтра губернатору, и мне это было бы не особенно приятно… Вы понимаете меня?

— К сожалению, хорошо понимаю,— ответил я.

— Моряки всегда сумеют понять друг друга. Я очень рад, что встретился с вами. — И, стиснув мою руку, бедный «команданто дей бахия» [3] скрылся в ближайший переулок.

Мы отлично пообедали на веранде ресторана. Стемнело. Расстилавшаяся под нами улица была залита светом зеленых и красных лампочек (национальные цвета Португалии). Музыка гремела неумолкаемо. Начинался карнавал. Появились толпы ряженых: пьерро, арлекины, цыганки, черти, рыцари. И ни одной карикатуры на старый строй, старый режим, несмотря на пятнадцатилетие республики!

3

Командир порта.

К полночи все кончилось, и мы возвратились на судно.

На другой день на берег была спущена вторая вахта, и наша молодежь устроила экскурсию в горы пешком.

Сеньор Таварес доставил на судно горы овощей и фруктов.

На грузовых люках устроили закрома из досок и ссыпали туда морковь, картошку, репу, лук, свеклу. Ящики со свежими помидорами убрали в тень кладовой, ящики с зеленоватыми, не совсем дозревшими, но необыкновенно ароматными лимонами разложили на солнце на крыше рубки. Бананы и ананасы развесили под гиком и на вантах на юге. Вахтенному штурманскому ученику поручено было вести им строгий учет и не подпускать лакомок.

^{Бананы, ананасы и кот Блэки.}

Водяная баржа, стоящая у борта, перекачивала в наши цистерны холодную и чистую воду мадерских родников. Все шло хорошо до самого вечера.

Вечером приехал на своем катере начальник порта. Он был немедленно приглашен в кают-компанию. По грустному выражению его лица мы сразу поняли, что случилось что-то неладное.

— Сеньоры комарадас (господа товарищи), — сказал он, разводя руками,— губернатор получил ответ из Лиссабона. Вас запрещено спускать на берег…

— Но возвольте, сеньор команданто, разве были на нас какие-нибудь жалобы? Разве наши люди вели себя нелойяльно? ^{13}

— Жалоб не было никаких, и губернатор говорит, что ваш экипаж ведет себя на берегу так, как не ведет себя экипаж ни с одного другого судна, но… таково предписание Лиссабона.

— Но подумайте сами, сеньор команданто, за что же мы накажем целую треть нашего экипажа? Первая и вторая вахта побывали на берегу, а третья?.. Чем она виновата? Вы сами моряк, войдите же в наше положение, придумайте какой-нибудь способ!

Начальник порта задумался.

Наконец, ему пришла в голову блестящая мысль.

— У ваших людей есть штатское платье?

— Не у всех, но у большинства есть.

— Пусть ваша третья вахта съезжает завтра на берег, не вместе, а по два-три человека и по возможности в штатском платье. Тех, у кого нет штатского платья, вы пошлете в контору сеньора Таварес под предлогом закупки и доставки на судно последней провизии. Оттуда они могут разойтись и погулять по городу, но только опять же не гурьбой. Я предупрежу полицмейстера, чтобы он на обращал внимания.

Мы поблагодарили начальника порта и не пожалели «боцманских» выражений по адресу республиканского Лиссабона.

На третий день все было исполнено по условию, и третья вахта, хотя не так весело, как предыдущие, съехала на берег.

Однако, начиная с трех часов пополудни, к нашим ребятам начали подходить на улицах полицейские и вежливо предлагать возвратиться немедленно на судно. Штатское платье не спасало. Если ребята притворялись, что не понимали языка, и продолжали прогулку, то полицейские ходили за ними по пятам и время от времени тянули за рукав. В результате часам к пяти пополудни все вернулись на судно, за исключением трех или четырех человек, застрявших где-то в горах и вернувшихся уже в темноте.

С заходом солнца нас окружила целая флотилия полицейских шлюпок.

От захода солнца до полуночи на Фунчальском рейде обычно стоит мертвый штиль, и только часов с двух ночи начинает тянуть с гор легкий ветерок.

К этому времени мы и приурочили съемку с якоря.

В два часа тридцать минут 8 октября раздалась команда:

— Пошел все наверх с якоря сниматься! Долго подымали якорь, втягивая звено за звеном семьдесят сажен тяжелой якорной цепи [4] . Затем вступили под паруса и, подгоняемые легким бризом, уже в свете приближающегося утра двинулись в далекий, неведомый для большинства нашего экипажа путь, к берегам Южной Америки.

4

Глубины на морских картах обозначаются в английских саженях шестифутовой меры. Английская, или морская, сажень равняется приблизительно расстоянию между концами пальцев рук, растянутых в стороны на уровне плеч, взрослого человека, или старинной русской «маховой сажени». Отсюда и длина якорных цепей измеряется не метрами, в английскими саженями.

От Фунчала до Монтевидео

Помню, когда я учился еще в гимназии, учитель словесности, объясняя, как по-разному воспринимается одно и то же литературное произведение, сказал: «Да что произведение, возьмем просто какое-нибудь понятие, например слово «лощадь»; подумайте над этим словом и представьте себе, как рисуется в вашем воображении лошадь». Понятие «лошадь» вызвало у всех совершенно различные представления: один представил себе гордого белого коня, скачущего по полю, другой — четырех бронзовых воней на Аничковом мосту, третий — крестьянскую лошадь, запряженную в соху, а четвертый сказал: «Думаю, думаю и вижу только большие буквы: Л-О-Ш-А-Д-Ь».