2017
Шрифт:
Крылов смотрел как завороженный. Речка Пельма, движениями маленького русла напоминавшая ящерку, почему-то казалась совершенным образом счастья. Берега ее совпадали, как совпадают края разорванной банкноты, служившей кому-то паролем, и вот – избегнув множества опасностей, свой встречает своего. Вдруг Крылову остро захотелось туда. Он словно увидел непонятно как открывшимся зрением рыжую осеннюю воду, обволакивающую камни на перекатах, кутающую их, как младенцев, в тугое одеяло; увидел мелкие желтые брызги березовых листьев на фоне еловой темноты; увидел лобастый валун на длинной галечной отмели, будто вмерзший в собственную тень. Он словно поднимался вверх по реке на каких-то воздушных ходулях. Открывались заветренные скалы – обнажения мощной, сжатой каким-то страшным сдвигом каменной кладки, рыхлые карстовые дыры, обложенные битой плиткой высокие террасы, лишайник,
– Ну что, понравилось? – спросил Фарид, возвращая Крылова к действительности. – Выйти сможем не раньше чем дня через четыре. У меня на службе есть еще дела. И надо подобрать удобную обувь, докупить веревок, чаю, крупы. Но мы с тобой вообще нормально укомплектованы. Вот оцени, что Павел для нас смастерил!
С этими словами Фарид протянул Крылову телефон соглядатая, снова вернувшийся в чехол, но снабженный теперь какими-то новыми разъемами – тонкими воронками, в которых словно вращалась жидкая ртуть, – и стандартной экранной заставкой, изображавшей чемпионку мира Ларису Зайцеву, выжимающую согнутую, будто коромысло, рекордную штангу.
– Здесь батарея на триста часов работы, – скромно сияя, прокомментировал Дронов. – И с собой у вас будет пять запасных. Никаким «Билайнам» платить не надо, аппарат сам хватает любую сеточку, заблокировать его извне невозможно. Ловит в подвале, в пещере. На всякий случай к нему имеется внешняя антенна. Сам себя запитывает, если где-нибудь поблизости есть беспроводное электричество. Телеканалы принимает все, дешифрует все, голографическое расширение экрана до пятнадцати инчей. Будете по вечерам кино смотреть!
– А что самое для нас полезное – спутниковая навигация! – с гордостью добавил Фарид. – GPS-модуль с тридцатью каналами! Над нашей Пельмой ловится, правда, только четыре спутника. Но Павел подключился к американской мастер-станции в Ираке, так что будем знать свое положение на местности с точностью до метра!
– Потрясающе, – Крылов застывшим взглядом смотрел на маленькое, вздутое, похожее на лягушку лицо чемпионки, что снова и снова вздымала над собой снаряд весом с колесную пару товарного вагона. – А что, старую информацию снять не удалось? – спросил он как бы между прочим, неожиданно тонким голосом, выдававшим обиду, которую хотелось во что бы то ни стало скрыть.
Друзья переглянулись. Сердце у Крылова скакнуло, и снова дернулся застрявший в нем болезненный крючок.
– Не совсем все так, – проговорил расстроенный Дронов, взглядом умоляя Фарида о поддержке. – Долго я ее караулил, ночью вчера попробовал поймать. Хитрая она оказалась. Сама по себе много чему научилась. Только семнадцать файлов не успели умереть. Самые большие, потому что видео. Остальные просто посыпались, как бисер с нитки…
– Но там есть для тебя кое-что интересное, – веско вмешался Фарид. – По-моему, тебе повезло. Павел перегнал твое кино на свой компьютер, так что посмотришь. Только поешь сначала, а то остывает у тебя.
В горле у Крылова, хотя он ничего еще не ел, словно застрял тугим узлом непрожеванный кусок. Он бросил вилку и нож, разбрызгивая пюре на чистую скатерть, и молча встал.
В комнате Крылов увидел, что электронное устройство, еще сегодня утром занимавшее вытертый малиновый ковер, свернуто и уложено в картонные коробки. На посеревшем ковре остались угловатые отпечатки, бархатные, словно змеиные следы проводов. Там, где стоял над полом невидимый информационный кокон, теперь шевелилась пуховая пыль. Дронов, словно заботливый врач, поместил замирающего Крылова в старое, похожее на огородное пугало компьютерное кресло. Присев на корточки, оставаясь на половину головы выше пациента, он неудобно зашлепал по клавиатурке, топыря большие мягкие мизинцы.
– Камера в аппарате отличная и звуковая карта самая лучшая, – приговаривал Дронов, запуская шебуршащую нитками символов самодельную программу. – Только микрофон-то был направленный, а пользователь оказался малограмотный. Надо было стрелкой директорию держать, а он просто двигал рукой. Поэтому звукоряда
Беззвучное, сонное смешение солнца и листьев, налитых светом, напитанных медом. Вот оно смазалось, скользнуло в сторону, точно стертое тряпкой. Таня сидит на скамейке, в деревенской развесистой юбке, с парой скачущих воробьев у пыльных сандалий, похожих на заводные игрушки. Улыбается и хмурится в раскрытую пудреницу, словно сама себя, отраженную в зеркале, держит, как ребенка, на коленях. Вот она же за столиком, под фирменным полосатым тентом немецкого пива. Чьи-то руки ставят перед ней стеклянную вазочку с мороженым, уже поплывшим, точно солнце лизнуло лакомство горячим языком; человек садится и оказывается Крыловым. Очень мало на себя похож. У Тани свет в волосах, размазанная помада с полосой на щеке, словно от раздавленного комара. Разговаривают, смеются. Такие молодые. Будто не месяцы прошли, а годы. Камера следит за Таниными бледными, словно заиндевелыми руками, что-то достающими из сумки (опять все та же пудреница, перетянутая для целости аптечной резинкой), потом спускается под стол, где руиной стоит обветшалый крыловский портфель и две пары коленей стукаются, трутся, будто мужчина и женщина сидят на веслах.
– Вот ни для чего снимали, – смущенно и сердито прокомментировал Фарид. – Оперативной информации ноль. Наверно, для отчета перед заказчиком: мол, работаем, вот они, голубчики…
– Перепишите мне это с собой в телефон, – прошептал Крылов, вперяясь в экран.
– Сделаем, – отозвался Дронов, тихо потирая указательным, словно детскую ладошку, бархатистый сенсор.
Следующий файл: Тамара и Крылов бредут, задирая головы, среди кирпичных, плотными брикетами наставленных пятиэтажек; непропорционально маленькие окна в потемневших рамах кажутся зарешеченными. Татьяна хромает гораздо сильнее, чем казалось Крылову, когда они действительно плутали там в поисках тринадцатого, кажется, номера; со стороны заметно, что она едва шагает, и ей надо остановиться, чтобы посмотреть наверх. Съемка на автобусной остановке, где-то на окраине: вид с шоссе на сырое зеленое поле, похожее на лоскут вельвета с полуоторванным карманом, – там кривая избушка с курчавым огородом. На Тане пиджак Крылова, плечистый, будто кавказская бурка; от Крылова только локоть; Таня что-то говорит ему, подняв лицо, – словно на иностранном языке. Сквозь тишину и свет Крылову слышится Татьянин голос: немного кукольный, немного птичий. Впечатление иностранного языка, должно быть, возникает оттого, что помада всегда размазана, губы нечеткие. Вот и причина нечеткости: поцелуй крест-накрест, красные от холода носы, Танины очки застряли между ними кверху дужкой, все это бессовестно снимается из-за мешающих ветками кустов. Снова открытое кафе, столики, столики, почти повсюду занято, в углу, у перилец, солнечные пятна, будто стая крупных бабочек, и когда они опускаются на Танину бледную кожу, у них розовеют кончики крыльев. Камера все время дергается, ловит лишнее, зеленое, живое; то и дело кто-то проходит между оператором и натурой, темный и загадочный, будто Снежный человек.
– Покажи четырнадцатый файл, – послышался за спиной Крылова суровый голос Фарида.
Кажется, крыльцо гостиницы, кажется, утро. Таня с поднятой рукой шагает с тротуара наперерез легковушкам, пролетающим, как лебеди на водяных широких крыльях, через огромную розовую лужу. Таня отскакивает, светлая мятая юбка в сереньких брызгах. Вот останавливается старая «Волга», покрытая замшевой грязью. Открывается, едва не выпав на асфальт, передняя дверца, Таня, с яркой складкой от подушки на щеке, произносит иностранную фразу, лезет вовнутрь, «Волга» отчаливает и скрывается в потоке мокрого транспорта, уходящего под туманный монорельс, по которому, точно кто-то пальцем проводит по расческе, мелькают поезда.
– Стоп! Ты понял, что она делает? – воскликнул Фарид, хватая Крылова за плечо. – Она говорит водителю адрес!
– Ты только в обморок не падай, послушай меня, – продолжил он на кухне, потряхивая вялого Крылова, у которого из пальцев, криво свисая пеплом на холодный, зря изрезанный бифштекс, вываливалась сигарета. – Тайны тут нет никакой, всем известно, что ты глуховат. Все замечают, что ты при разговоре смотришь не в глаза, а на рот. То есть читаешь по губам! Ты не осознаешь, потому что привык. А со стороны заметно, что ты наполовину слушаешь, наполовину дочитываешь зрительно. Значит, отсутствие звука для нас не препятствие! Я несколько раз просмотрел – там лицо отчетливо снято, слова буквально вылеплены в воздухе. Давай, сосредоточься!