Шрифт:
Яна Вагнер
2068
ПОВЕСТЬ
I
Он проснулся от громкого стука в дверь и по свету, проникавшему через тонкий ситец, сразу понял, что снова проспал. Все давно в поле, в доме никого.
Стук повторился, кажется, теперь колотили ногой. Чёрт, придётся вставать.
Морщась от боли в затекшей
— Спишь, — сказал Староста неодобрительно.
Отвечать смысла не было. В восемьдесят четыре проснуться утром — само по себе уже чудо.
— А в поле вода пошла, — сказал Староста, — от запруды твоей. Погниёт все, собрать не успеем. А ты спишь.
— Так дожди же, — ответил он, пожимая плечами. — Третий месяц льет. Что я сделаю?
И ткнул пальцем в набухшее влагой сизое небо.
С ними только так и можно было. Слова без картинки ничего для них не значили.
Староста послушно задрал голову и постоял немного, соображая.
— Значит, эт самое, Умник, — сказал он потом и пошлёпал толстыми губами, подбирая слова.
— Ты мне тут не эт самое, понял? Не умничай. Там народ убивается по колено в грязи, погниёт все. Ты воду от реки подвёл — подвёл. Вот теперь забирай, не нужна твоя вода.
Ты-то убиваешься, — думал Умник с ненавистью, возвращаясь в дом. Дети в поле, женщины, все, кто может стоять на ногах, кроме самых старых. Вся деревня с рассветой до заката под холодным дождём выдирает мокрую рожь из земли, раньше времени, чтобы не сгнила. И Бог знает, сколько их помрёт опять от перенапряжения или от пневмонии, которую вы зовете лихорадкой. А ты пойдешь сейчас домой, бражки выпьешь, супу горячего велишь себе подать…
Но запруду и правда пора было проверить, причём давно. Просто в этом году вдруг не стало сил. Восемьдесят четыре — слишком всё-таки много.
От сырой погоды ныли кости и ломило поясницу. А сон вдруг сделался по-стариковски капризный и наваливался, когда хотел, посреди дня, например, или как сегодня, под утро. И главное, ему стало всё равно. А как они хвалили его за эту примитивную систему ирригации, когда лето были жаркие и засушливые, и рожь погибла бы без полива, если бы он не вспомнил про древнеримские акведуки и не объяснил им, как построить запруду и под каким углом прорыть канавы, чтобы вода приходила в поле самотёком.
Как они были благодарны ему тогда, и как он вдруг впервые за много лет почувствовал себя нужным, как обрадовался, старый дурак.
На столе он нашел завёрнутый в тряпку кусок присоленного хлеба и кружку молока — гостинцы от Белки. Она всегда оставляла ему завтрак, славная девочка.
Есть не хотелось, но оставить еду без присмотра было немыслимо.
По-прежнему, даже спустя полвека, невозможно. Никто из рожденных после голода уже не мог себе его представить. А он помнил, и потому выпил молоко залпом, а хлеб сунул в карман.
II
Дорога страшно раскисла ещё в июле, а теперь превратилась просто в жидкую, хлюпающую грязь, так что до берега он добрался только через четверть часа. ещё издали ясно было, что дела плохи.
Река разбухла в глинистых берегах и поднялась, и жёлтая вода свободно текла по наклонной канаве к полю.
Оскальзываясь и чертыхаясь, он вскарабкался на мокрые брёвна, лёг на них животом и посмотрел вниз.
До края запруды оставалось ещё сантиметров семьдесят.
Похоже, чёртова река сначала зальёт всё вокруг и погубит рожь и только после перевалит через запруду. «Пропал урожай», подумал он тоскливо, «и я буду виноват».
— А я говорил вам, надо было шлюз строить, — сказали рядом.
Он вздрогнул и поднял голову. Рыбак, плотно завернутый в ветхий брезентовый плащик, стоял тут же, серый и незаметный, как фрагмент пейзажа, и смотрел на кончик своей длинной ивовой удочки. В плетёном садке, переброшенном через край запруды, толкались невидимые рыбы.
— Три месяца льёт, — сказал Умник, — и тут же понял, что повторяет свое утреннее оправдание, и всё равно продолжил:
— Это аномалия, вы же понимаете. Такого ни разу ещё не случалось, откуда мне было знать. Пока работают простые системы, нет смысла сочинять сложные. И к тому же, Рыбак, мы сто раз уже это обсуждали. Я историк, не инженер.
Древнее лицо Рыбака дёрнулось и как будто ожило на секунду. Вялые черепашьи веки дрогнули, глаза блеснули злорадно и молодо.
— Вы не послушали меня тогда, Умник. Вам слишком хотелось им угодить. Да, они вас за это двадцать лет носили на руках, даже имя вам новое придумали. Но погода поменялась, и без шлюза вы станете их врагом. Вы уже им враг. И они забудут, что вы когда-то спасли им жизнь. За священную Рожь-Матушку они сожгут вас, Умник. Сожгут и не поморщатся. Потому что с ними нельзя иметь дела, И я вас об этом предупреждал. А урожай у них всё равно, конечно, потом сгниёт.
Выпросить у Старосты пару быков, думал Умник. Подцепить несколько верхних бревен и дёрнуть.
Плотина, конечно, не выдержит и развалится, но вода спадёт и уйдет дальше по руслу. Хотя если дожди не перестанут, это уже не поможет.
Провалялся на печи, спину больную берёг, А теперь поздно, слишком поздно.
— Слушайте, — сказал он вслух, — можно ведь придумать обратную систему, да? Чтобы осушить, чтобы вода пошла назад. Ну не знаю, угол какой-нибудь поменять, прокопать по-другому. Я не сумею рассчитать, но вы-то…
— Гуманитарий! — с отвращением произнес Рыбак. — Опять вы думаете о них, а не о себе. Это гордыня, Иван Алексеевич, смешная интеллигентская спесь. Они не оценят вашу жертву. Сначала они убьют вас, придумают вам какую-нибудь красочную казнь и забудут о вас к осени. Может быть, кстати, они вас и не сожгут. Может, камнями забросают или четвертуют…