2070
Шрифт:
— А если нет? — вырвалось у меня.
— Это уже будет решаться отдельно.
Узза говорила медленно, с трудом произнося букву р. В другой ситуации это показалось бы мне милым. Невольно я подумал, что ей идёт этот акцент, и в другой ситуации я бы принял её за иностранку.
— Но тебя не тронут. Разумеется, если ты непричастен к взрыву. Но если ты, — Узза замолкла.
— Это не я, — твёрдо произнёс я. — Зачем мне это? Взрыв такой силы не сможет уничтожить вас, только разозлить. И даже если бы погибли все ваши солдаты, что дальше? Бежать нам некуда. Вся наша планета — один огромный лагерь, где мы всего лишь заклеймённый скот для
— Пастух? — Узза опять нахмурилась, и тонкая морщинка перечеркнула её лоб. — Что это значит?
— Это метафора, — осторожно произнёс я.
— Ваш язык слишком нагромождён, — с презрением отозвалась Узза. — Зачем все эти сложности? Метафора — это, — она запнулась, и через несколько секунд из устройства на её виске раздался механический женский голос, — слово или выражение, употребляемое в переносном значении, в основе которого лежит сравнение предмета или явления с каким-либо другим на основании их общего признака. — Узза поджала губы, а затем опять заговорила своим голосом. — Вы странные существа.
"А вы будто нет" — подумал я про себя, но вслух лишь произнёс:
— Без художественных средств язык звучит блекло и бедно.
Этот разговор начал казаться мне абсурдным. Уззе, похоже, тоже, потому что она встряхнула головой и сухо произнесла:
— Пожалуй, хватит этих разговоров. Отправляйся в лазарет.
Она вышла и на пороге что-то приказала солдатам. Те кивнули и жестом приказали мне следовать за ними. Пока мы шли через барак, то тут, то там раздавались насмешливые и злые комментарии. Некоторые утверждали, что я наконец провинился, и меня ведут на экзекуцию, другие отпускали сальные шутки в сторону Уззы. Иные не обращали на это внимания.
На улице было морозно и ветрено. При мысли о предстоящей работе на таком холоде я невольно поёжился. Руки почти моментально окоченели, и я натянул пониже рукава, стремясь хоть немного отогреть пальцы. Узза направилась в сторону корабля, а я в сопровождении солдат в противоположную сторону к лазарету.
Лазарет был огорожен, возле небольшой калитки стояли двое Иных. Они что-то обсуждали, и на их лицах застыли странные улыбки: кривые и уродливые, будто эти солдаты только-только узнали, что мышцы лица способны двигаться подобным образом. Сам лазарет был точной квадратной формы, в три этажа. На уровне второго и третьего по всему периметру расположились окна. Внутри я был лишь единожды, когда осенью, простояв несколько часов под проливным дождём на ветру сильно заболел. На ноги меня поставили за два дня, но и этого времени хватило, чтобы насладиться теплом и удобствами, которые Иные создали для больных. Сюда попадали только в случае тяжёлых заболеваний или травм, и почти всегда он был заполнен полностью. Врачи Иных знали своё дело, и очень скоро узники могли вернуться к своим обязанностям.
В коридоре нас встретил один из врачей. Сопровождавшие меня солдаты обратились к нему, по-видимому, сообщая о цели нашего визита. Тот кивнул и жестом поманил меня за собой. Солдаты остались ждать возле входной двери.
Вслед за врачом я поднялся на третий этаж и сразу оказался в просторном помещении, заставленном кроватями, на которых лежали или сидели узники. Вдоль рядов кроватей сновали врачи с инструментами в руках или бинтами. В дальнем углу лежали те, кто умудрился выжить при взрыве. Некоторые из них громко стонали, другие тупо смотрели перед собой, не обращая внимания на происходящее
Безумный старик сидел на кровати возле окна. Обхватив голову руками, он качался из стороны в сторону, тихо и монотонно напевая какую-то мелодию себе под нос. Его запястья были перевязаны бинтами, а от ножки кровати под одеяло, где находились ноги, тянулась тонкая цепочка. На мой немой вопрос врач спокойно, будто сообщал прогноз погоды на неделю, ответил:
— Сбежать пытался. И хотел браслет сорвать с руки. Совсем обезумел. Сомневаюсь, что он когда-нибудь сможет здраво мыслить. Не думаю, что тебе удастся что-то у него узнать.
— Приказ есть приказ, — пожал плечами и подошёл к койке старика.
Одна из девушек, совсем молоденькая (ей могло бы быть по нашим меркам лет четырнадцать) по приказу врача принесла мне табурет и поставила рядом с изголовьем кровати. Я сел, и врач удалился.
С минуту старик не обращал на меня внимания. Я ждал, не решаясь первым заговорить. На картонной табличке, прикреплённой над кроватью было написано его имя: Сергей Николаевич, а следом шли какие-то знаки, видимо, дублирующие знаки на его браслете. Наконец, Сергей Николаевич меня заметил. Он вздрогнул и опустил руки.
— О, ты наконец пришёл! — радостно забормотал Сергей Николаевич. — Совсем деда забыл, негодник!
— Здравствуйте, Сергей Николаевич, — осторожно произнёс я. Тот нахмурился и обиженно произнёс:
— Какой я тебе Сергей Николаевич, внучок? Ох, совсем тебя мать распустила. — Безумный покачал головой, и в его глазах появились слёзы.
— Прости, — я запнулся, — дедушка. Как ты?
— Я хорошо, внучок, — Сергей Николаевич провёл рукой по одеялу и чему-то тихо засмеялся. — Вот, мама твоя санаторий мне нашла. Хороший санаторий. Вчера даже салюты запускали.
Я вскинулся.
— Какие салюты?
— Представляешь! — восторженно произнёс Сергей Николаевич, поддавшись вперёд. — Самый настоящий! И такой громкий. Я стоял очень близко, даже оглох ненадолго.
— А ты видел, кто устроил этот фейерверк? — я подался вперёд, чувствуя, как в животе затягивается неприятный узел волнения.
— Как же не видеть, внучок, — Сергей Николаевич засмеялся. — Видел-видел! Приятель мой, Сашка, с собой привёз.
— Что за Сашка? Кто он? — безумный старик начал раздражать.
— Как же какой? — Сергей Николаевич удивлённо посмотрел на меня. — Неужто не помнишь моего старого друга? Он же каждое лето к нам в деревню приезжал, тебя, мальчишку, на рыбалку брал.
— Откуда у него фейерверки? — говорить о таких вещах было странно и некомфортно. Праздники, салюты, развлечения — всё это осталось где-то там, в другой жизни.
— Так ведь же, — Сергей Николаевич вдруг побледнел, нижняя губа у него задрожала. — Катенька моя, — пробормотал он. — Катенька говорила, не надо его запускать внутри. В лесу что угодно можно найти, а мы ж не маленькие дети, чтобы всякое в руки тащить. Но Сашка не послушал. Всегда был упрямым. Катенька, Катенька, — он затрясся, застонал, и от этого мне стало тоскливо и гадко на душе. — Катенька моя была там, рядом совсем. Всё говорила, что надо подождать. Нужен удачный момент. А потом, когда будет толпа, кинуть в неё эту мину. В бараке же невинные люди, — Сергей Николаевич заозирался, потом уставился на меня и нахмурился. — Ты не мой внук.