21.12
Шрифт:
Переодевшись в сухое, Стэнтон прошел в жилой отсек палатки и застал там горячий спор историков с археологами о том, какими методами лучше всего вскрывать древние захоронения. Откупорив бутылку мексиканского светлого пива, он достал свой портативный компьютер и подключился к Интернету через канал спутниковой связи.
У него накопились сотни входящих сообщений, которые он сначала бегло пролистал. Первым прочитал свежее послание от Монстра. До того момента, когда Монстр и его «Электрическая леди» собрали своих расползшихся по всему променаду двухголовых гадов и «Шоу чудес» возобновило представления, пара счастливо обитала под крышей дома Стэнтона. Опустив курсор чуть ниже, Стэнтон открыл новое электронное письмо от Нины с вложением в виде фотографии Догмы на палубе «Плана А» где-то
— Как, я снова застаю тебя за компьютером? Ты разве ничего не слышал? От современных технологий все зло. Но от них нас избавит теперь нулевая волна времени и все такое…
Стэнтон обернулся, услышав звуки ласкающего слух английского акцента. Алан Дэвис снял с себя охотничью куртку и аккуратно повесил ее на спинку стула. Он обращался с этим предметом одежды, как с музейным экспонатом, словно именно в этой куртке Стэнли нашел в Африке пропавшего Ливингстона. Его белая сорочка насквозь пропиталась потом. Жители Лондона плохо переносят высокую влажность — это была теперь его дежурная шутка для Стэнтона.
— Поверить не могу, что ты пьешь эту ослиную мочу вместо настоящего пива, — сказал Дэвис, усаживаясь. — Лично я не отказался бы сейчас от доброй пинты «Адамс Бродсайд». [40]
— Так отправляйся в свой Лондон. Подумаешь, сорок часов на машине по джунглям и перелет с четырьмя пересадками!
— Без меня ты бы здесь и дня не продержался.
Дэвис достал из холодильника бутылку вина и плеснул его себе в бокал, а Стэнтон тем временем написал несколько строк в ответ Нине. Затем он взялся за просмотр лент новостей мировых информационных агентств. Прошло полгода, но в новостях ежедневно продолжали появляться сообщения о заболевании — практически идентичные, лишь с небольшими нюансами в деталях и не содержащие — за редкими исключениями — ничего интересного. Но стоило Стэнтону открыть страницу газеты «Лос-Анджелес таймс», как он замер в изумлении.
40
Сорт горького английского эля.
— Вот ведь дьявол!
— Что там такое? — спросил Дэвис.
Стэнтон нажал на кнопку распечатки, а потом поднялся и забрал готовые листки из лотка принтера.
Дэвис пробежал глазами текст на дисплее.
— Интересно, она уже знает об этом?
С помощью мощной техники гватемальцы теперь проложили проселок до пересечения с магистральным шоссе, чтобы все необходимое можно было доставлять грузовиками. На принадлежавшем министерству здравоохранения «лендровере» Стэнтон доехал до поста вооруженной охраны, дежурившей теперь по всему периметру Кануатабы. Проверив документы, солдаты пропустили его наружу, и он сразу оказался в средоточии того хаоса, в который превратился весь окружавший древний город район. Сотни людей поселились здесь теперь в палатках, фургонах, дачных домиках на колесах. Лишь какое-то время местонахождение Кануатабы удавалось сохранять в секрете, но теперь десятки телевизионных передвижных станций были припаркованы у обочины, а в воздух то и дело поднимались вертолеты, чтобы снять развалины сверху и передать «картинку» живьем на телеэкраны всего мира. Но сюда съехались далеко не одни только репортеры — эти места превратились в своего рода религиозный центр для адептов постдекабрьской эпохи. И хотя верующим не разрешался доступ к руинам, Кануатаба все равно постепенно становилась их новой Меккой.
Стэнтон миновал целое море палаток, в которых ютились мужчины, женщины и дети всех возрастов, рас и национальностей, объединенные своей более чем странной смесью верований и ожиданий. То, что мир не постигла полная катастрофа, к которой они готовились, похоже, нисколько не поколебало их убеждений.
Напротив, события, которые предшествовали 21 декабря, и открытие панацеи от болезни возбудили повышенный интерес ко всему, что, так или иначе, было связано с майя. Опросы показывали, что более трети населения обеих Америк считали вспышку прионовой инфекции накануне смены циклов календаря не случайным совпадением. В Лос-Анджелесе на собрания «Братства» теперь стекались тысячи людей, а вегетарианство, буддизм и общества «духовных наследников майя» приобретали все больше сторонников, особенно в тех отдаленных местах, куда бежали перепуганные горожане. Все они считали, что прионовые заболевания — от ФСБ до «коровьего бешенства» — стали результатом противного Природе образа жизни, который вело человечество.
Два часа спустя Стэнтон добрался до Киакикса. Разрушения, которым подверглась деревня, и ее прямая связь с «пациентом номер один» лучше всего отпугивали праздных зевак. Поселок постепенно приводили в порядок добровольцы из неправительственных организаций и сами уцелевшие жители на дотации, которые поступали теперь сюда со всех концов света. Но как и все в джунглях, это был трудный и медленный процесс.
Подобно всем больницам в Лос-Анджелесе, местный лазарет сровняла с землей бригада рабочих, присланная из США, которая затем возвела рядом временный медицинский центр. Стэнтон припарковал машину и вошел внутрь, приветствуя знакомых. Среди тех, кто вызвался помочь восстановлению, оказалось немало членов «Братства». Всего же в Киакиксе жили теперь почти четыреста человек, и каждый вносил посильный вклад в его обновление.
В педиатрическом отделении Стэнтон поздоровался с Инитией, по-прежнему ухаживавшей за младенцами, которых осиротила болезнь. Большинство из них располагались в тех же гамаках, хотя для некоторых местные умельцы соорудили кроватки из дерева и тростника.
— Йасмача, Инития, — сказал Стэнтон.
— Привет, Габриель, — отозвалась она по-английски с сильным акцентом.
Стэнтон наскоро осмотрел глаза малышей с помощью офтальмоскопа, с которым не расставался. Самому младшему скоро исполнялось шесть месяцев, а это значило, что их зрительные нервы заканчивали формироваться, и Стэнтон бдительно следил, чтобы вовремя заметить любые признаки «болезни Тэйн».
— С приездом, доктор!
Он обернулся. На пороге стояла Хаана Ману, держа на руках девятимесячного мальчика по имени Гаруно, который громко плакал.
— Ты когда-нибудь научишься звать меня просто Габриелем?
— Ты не для того многие годы учился на врача, чтобы быть «просто Габриелем», — решительно возразила она.
Стэнтон указал на ребенка у нее на руках.
— Они по-прежнему получают дозу лекарства каждые несколько часов?
— Все, как ты велел, не волнуйся.
— Хорошо, — кивнул Стэнтон. — Тогда скажи мне, где ее найти.
Чель присела на корточки рядом со стеной нового дома, который возводила на восточной окраине деревни вместе с четырьмя членами «Братства». Они как раз собирались поставить в вертикальное положение очередной ствол дерева, когда до нее донеслось хныканье.
— Подождите минутку, — сказала она остальным и поспешила к плетеной кроватке, укрытой в тени ближайшего кедра. В ней лежала уже почти семимесячная теперь Сама — дочка Волси, — глядя по сторонам широко открытыми глазенками.
— Посмотри-ка, Чель, кого я нашла в лесу.
Она обернулась и увидела мать, стоящую рядом со Стэнтоном.
Уже много недель Хаана упрямо отказывалась признаваться в авторстве тюремных писем и тем более в том, что была когда-то революционеркой. Она и сейчас настаивала на том, что письма они с отцом Чель писали вместе. Но Чель и без того считала своей огромной победой то, что ей удалось убедить Хаану вернуться в Киакикс спустя более тридцати лет. И пусть с момента своего приезда сюда мама постоянно твердила, что «очень скоро вернется в США», непрерывно жаловалась на отсутствие телевизора и нормальной электрической плиты, Чель не сомневалась — она никуда не уедет, пока в Киакиксе останется дочь.