29 отравленных принцев
Шрифт:
— Спрашивали, — эхом откликнулся Мохов, — но… про ЭТО я им пока ничего не сказал.
— Правда? — Симонов словно бы удивился чему-то. — А ты это зря, братишка. Надо было сказать, надо…
Он потрепал Мохова по плечу, поднялся с дивана, пошатываясь, вышел к коридор. В дверях зала его остановили официанты. Не пропустили дальше.
— Нельзя, Серафим Николаевич, в таком виде туда никак нельзя, — умоляюще шептали они хором, — дипломатический скандал может выйти. В таком виде, а? Ну что это такое? Марья Захаровна снова сердиться будет, шли бы вы лучше домой.
В зале гремела восточная музыка. Мигали фотовспышки. Шеф-повар Поляков через весь зал торжественно вез на сервировочном столе еще одно ритуальное свадебное магрибское блюдо — томленную
Юная балерина проглотила жирный кусочек отрезанной бараньей губы, получила колье, подала мужу-иностранцу руку. Гости зааплодировали. А тут Серафим Симонов, еле сдерживаемый в дверях тремя официантами, хриплым от коньяка голосом рявкнул на весь зал? «Горько!» так, что зазвенели жалобно хрустальные бокалы на свадебных столах, а одна из канареек в клетке над фонтаном скончалась, бедняжка, от разрыва сердца,
Глава 25
НА СОЛНЦЕ И ПРИ СВЕЧАХ
О том, что таллиум сульфат достал Юрий Воробьев и затем передал его своей сестре, Катя узнала наследующее утро. Колосов сам сообщил ей об этом. Однако позже, когда Кате неожиданно снова позвонила Анфиса Берг и спросила, есть ли новости, Катя слукавила: новостей нет.
— Я тут в центре сегодня, — сказала Анфиса, помолчав, — если хочешь, давай встретимся в обеденный перерыв?
— Хорошо, давай, — согласилась Катя. Повесила трубку, погрузилась в работу: в последнее время для «Криминального вестника Подмосковья» все шло прямо с колес — от банальных бытовых убийств на почве пьянства до изъятия микроскопических доз героина во время облавы на сельской дискотеке. О новостях Колосова и неожиданном, если не сказать подозрительном, звонке Анфисы Катя пока запретила себе строить какие-то догадки. Над делом об отравлении, которое представлялось Колосову, судя по его бодрому тону, почти решенным, точно над затхлым болотом — Катя отчего-то представляла себе именно болото, затянутое жирной тиной, — сгущался невидимый ядовитый туман. Катя почти физически ощущала его. И суть была даже не в том, что теперь они точно знали, кто достал яд и по какой причине могла быть отравлена официантка Воробьева, а в том, что, несмотря на все факты и версии, догадки и предположения, в этом темном деле до сих пор напрочь отсутствовали какие-либо ориентиры.
Лично для Кати в этом ядовитом тумане не горело пока ни единого маяка. И это ее особенно тревожило и угнетало, потому что чувствам своим Катя привыкла доверять. Нет, дело было даже не в Анфисе, не в ее столь участившихся, настойчивых звонках. А может, и в ней. Только Катя не желала самой себе признаваться в этом. Признаваться было как-то страшновато.
И самое печальное — поделиться своими сомнениями, посоветоваться тоже было не с кем! Муж — «драгоценный В.А.» — был далеко и опять не звонил. И закадычный друг детства Мещерский тоже словно забыл про существование Кати. Они отдыхали на море, загорали на пляжах, ходили под парусом, знакомились с девицами в аре. Катя просто пропадала в своем одиночестве, сомнениях и тревогах.
С Анфисой они встретились возле здания телеграфа на Тверской ровно в час дня. Было душно, немилосердно пекло солнце. Катя подумала: не дай бог Анфиса снова потянет ее в какую-нибудь пиццерию — это в такую-то жарищу!
— Вот, хотела тебе показать. Тебе первой похвастать, — Анфиса (она была в розовой майке, необъятной, как римская туника, в летних бриджах клюквенного цвета и соломенной шляпке с кокетливо опущенными полями) вручила удивленной Кате какой-то журнал — не слишком толстый, зато очень красочный и стильный, с отменными фотоснимками, посвященными новинкам высокой моды, светским новостям и рекламе крема для бритья.
Катя посмотрела на фото, на Анфису…
— Вот, — сказала та, — хоть что-то осталось от него этому свету…
Только тут Катя узнала Максима Студнева. Он все еще продолжал улыбаться с глянцевого разворота. Катя молча вернула журнал Анфисе. Что надо было сказать? «Отличный снимок!», или, «Выброси его из головы, забудь!», или: «Ты все-таки фотографировала его?»
— Постой, — Анфиса удержала ее, — ты спешишь, да? А сейчас Мохов подойдет. Он опять вчера вечером звонил мне. Снова никакой. Сказал — ресторан открылся… Я ему раньше говорила, что ты в милиции работаешь. Делом этим занимаешься. И что ты моя подруга, наш, в общем, человек… Он просил устроить ему встречу с тобой, поэтому я тебе и позвонила. Где же его только носит? Ведь сам вчера с ножом к горлу приставал!
Они прождали Мохова полчаса на уголке у телеграфа. Обеденный перерыв Кати кончался. Анфиса несколько раз пыталась дозвониться до Мохова, но «абонент был недоступен».
— Он репортёр, — сказала Катя, — ему наверняка нужна какая-то информация по этому делу для статьи. Вот он и закинул тебе удочку.
Анфиса покачала головой:
— Нет, вряд ли. Я Петьку знаю, он, конечно, за сенсацией, как гриф, охотится. Но… он все же кулинарный критик, а это специфика. И потом, мне показалось вчера, что он тебе что-то хотел сказать. Что-то важное.
— Ну так где же он тогда?
Анфиса снова начала звонить, но безрезультатно.
— Никогда с ним такого не было, — ворчала она, — сам настаивал, сам напрашивался… Странно. Он вообще какой-то чудной стал. Я же говорила тебе. Ладно, я ему покажу. Мы с ним все равно завтра днем пересечемся, я его научу хорошим манерам.
— А где вы пересечетесь? — спросила Катя.
— Японский ресторан «Расемон» открывается, будет презентация для прессы. Ты же знаешь, Петька меня на такие тусовки берет. Ему статью готовить надо, » от суши тошнит. — Анфиса фыркнула насмешливо. — А еще там будут представлять рыбу фугу, настоящую. Ну уж ее-то пусть он сам пробует, я боюсь. Ладно, не буду больше тебя задерживать. Мохова завтра увижу — позвоню.
— Хороший снимок, Анфиса, — сказала Катя на прощание. Из всех пришедших на ум по поводу фото Студнева фраз она выбрала самую нейтральную.
* * *
К вечеру наконец-то за много дней и недель на горизонте синими горами заклубились тучи. А ночью разразилась гроза, первая за это дымное лето. Марья Захаровна Потехина приехала домой поздно, но все же до грозы успела. На улице полыхали молнии, громыхал гром, порывы ветра срывали с иссушенных жарой тополей ветки и мертвую листву, а в спальне в большом девятиэтажном доме в начале Ленинского проспекта было спокойно, как в надежной крепости. Спальня была очень просторной, переделанной из двух обычных комнат, с разобранной перегородкой. Всё перепланировки были сделаны давно, более десяти лет назад. Квартиру на Ленинском в то время приобретал и отделывал бывший муж Потехиной. Купил две смежные коммуналки на этаже, расселил жильцов в спальные районы, за свой счет устроил собственное родовое гнездо по своему вкусу. И после развода, не став мелочиться, великодушно оставил его Марье Захаровне и подрастающим сыновьям. В спальне стоял белый итальянский гарнитур: двуспальная кровать разобрана, кремовые шторы плотно задернуты. Горел лишь напольный хрустальный светильник и ароматические свечи на столике. Потехина в белом шелковом коротеньком халатике, поджав под себя ноги, цела на постели. Рядом стоял включенный ноутбук, а на коленях Потехиной покоилась пухлая папка — финансовый отчет ресторана. Потехина проверяла его лично, как и всегда, прежде чем подавать сведения в налоговую инспекцию.