4891
Шрифт:
— Как свои пять пальцев эту хреновину знаю. Лично по ней начинку для межэтажных баллистических лифтов с разделяющимися боеголовками возил…
И убыл в Западное крыло, получив рабочую визу, подписанную самим месье Шенгеном, представьте себе. А, по возвращении в Содружество Непросыхаемых Газенвагенов, огорошил меня, заявив, что пересекся нечаянно с Михаилом Электроновичем.
С тех пор, как они с Ритой переехали в Западное крыло, минуло года три, а то и больше.
— С дядей Мишей?! — я не поверил ушам.
— С ним, мля, — отвечал Полковник, подливая нам в стаканы шнапс, которым он разжился у швабров. — Только никакой он теперь не дядя Миша, и даже не Михаил Электронович, чтобы ты знал, Геша…
— Как
— Молча! — рявкнул Полковник и, единым махом, осушил стакан. — Это он у нас, хамелеон еханный, Михаилом Электроновичем прикидывался, а теперь окрас вместе с хозяевами поменял. И зовут этого Иуду продажного — ребе Моше.
— Как?!
— Уши с утра не мыл?! — напустился на меня Полковник. Я подумал: он напился и врет от зависти. Полковник, сколько его помню, регулярно закладывал за воротник, а, разбогатев на импортную дыхсмесь, честно уплаченную швабрами по условиям контракта до последней марки, вообще не просыхал. Мало ли, что у пьяного на уме, подумалось мне. У Полковника в голове и на трезвую голову, конь не валялся. Кроме того, они с Михаилом Электроновичем недолюбливали друг друга еще, когда работали на установках ПОЛЫНЬ. Помню, дядя Миша жаловался Отцу, будто Полковник его умышленно третирует:
— В лицо меня знает, урод, а все равно, всякий раз, пропуск требует! И глазищами своими нездоровыми сверлит, как будто знает обо мне нечто такое, о чем я сам не догадываюсь. Харя комитетская! Палач! Сразу видать, пока в отставку не вышел, инакомыслящих к спецдантистам таскал, нервы вытягивать, без новокаина…
— Тише ты! — шикнул на приятеля Отец, приложив указательный палец к губам. — Хочешь, чтобы соглядатаи на карандаш взяли?!
Стоило Отцу упомянуть карандаш, как они, словно по команде, втянули головы в плечи. Никому из них явно не улыбалось ненароком очутиться верхом на нем. Я же, случайно подслушавший их разговор подросток, впервые испытал то, что психологи зовут когнитивным диссонансом. Лица взрослых мужчин стали пепельными, они явно испугались. Но нас же с самого младенчества, буквально с яслей учили: честному стройбану в Красноблоке бояться некого, он тут, почитай, как у Основоположников Мраксизма за пазухой. Песня такая была строевая на эту тему:
От Собора, и до самых до окраин,
От одной стены и до другой,
Наш стройбан шагает как хозяин,
По казарме милой, дорогой…
Мы эти куплеты заучивали наизусть. Они ни у кого из нас не вызывали сомнений, по крайней мере, в детском саду и начальной школе. Представить себе, что дяде Мише воткнут карандаш, сами догадаетесь, куда, и не контрики какие-то, поймав по противоположную сторону ССанКордона, а НАШИ — было немыслимо. И уж тем паче, я не мог поверить, будто НАШИ просверлят добрейшему дяде Мише зуб, и не запломбируют, чтобы лез на стену в воспитательных целях, а не слушал исподтишка запрещенное радио вроде ГОЛОСА ПЕНТХАУСА, невнятно бубнившее издали про воображаемые злодеяния стоматологов опер-сексотской ячейки. Слов, правда, было почти не разобрать, голоса ведущих доносились глухо, с превеликим трудом пробиваясь сквозь армированную толстыми металлическими прутьями кладку из силикатного кирпича.
Получалось, дядя Миша — плохой, раз опасается НАШИХ? ПАПА РИТЫ — ПЛОХОЙ?! Да ну ладно!
Хотя, если уж быть откровенным до конца, кое-какие намеки насчет того, что далеко не все у нас в Красноблоке чисто да гладко, как утверждали воспитатели, имели место. Например, подобное умозаключение следовало из популярного шлягера «Если кто-то кое-где у нас порой», про героические будни надзирателей за охраной общественного порядка. Раз уж эту песню сложили, получалось, эти «кто-то» у нас «кое-где» как-то порой проявляют себя, правда, не понять, насколько часто. Ну и что? Дядя Миша то тут при чем?
***
— Твой дядя Миша теперь никакой не Миша, а Моше бен Эхнатон, млять, и не подходи, какой важный! — заявил мне Полковник, вытрясая последние капли шнапса в граненый стакан. — Мы с ним у швабров буквально нос к носу столкнулись в коридоре, так он, паразит, хотел мимо незаметно прошмыгнуть. Точно, как когда я на вахте у рулетки стоял, а ему, видите ли, было в падло документ предъявить. Чуяло мое сердце вражину. Мишаня, говорю, ты, что ли?! Опять аусвайс дома забыл?! А он, паскуда, нос воротит, типа, я вас не знаю. Я ему: ты шнобель не задирай, как-никак, земляки, млять…
Глядя на раскрасневшуюся физиономию Полковника, я подумал, что, пожалуй, поступил бы на месте дяди Миши точно так же.
— Думаешь, твоего любимого дядю ибн Михельсона швабры заставили свои грязные портки полоскать?! Как бы не так, держите карманы шире. Он теперь цельный ребе, весь на понтах, такой деловой, едва сдержался, чтоб в хайло не зарядить, чисто по старой памяти. Жирно устроился, морда хитросракая, катается как сыр в масле! — все больше распалялся Полковник, пока не перешел на крик, что для военруков, кстати, было в порядке вещей. — Статус беженца себе в канцелярии выхлопотал, на том основании, прикинь, что его папаше швабры при бесноватом Шпиле нос расквасили, когда он шнурки у входной двери пулял! Жаль, что швабры ему башку не отвернули, тем паче, что торговля с рук у нас была строжайше запрещена, между прочим…
Эту историю я слышал в интерпретации Риты, она, естественно, сильно разнилась с той, которую излагал Полковник. По словам Риты, ее родной дед, Электрон Адамович, будучи дружинником, стоял на вахте у входных дверей, когда швабры, находившиеся в состоянии, порочащем достоинство жильца, вероломно снесли их с петель. Ворвались в Красноблок, дико вопя и размахивая подручными средствами, включая бейсбольные биты и кухонные молотки, из чего нашим сразу же стало ясно: дебош на нашей территории затевался давно и был обстоятельно продуман. Электрон Адамович, не растерявшись, первым принял удар, заступив им дорогу с багром, который успел сорвать с пожарного щита. И сдерживал толпу хулиганов около получаса, пока на подмогу не подоспели поднятые по тревоге ополченцы. Рита очень гордилась подвигом деда, и я ее прекрасно понимал.
— Говорю тебе, Электрошка всучивал в районе боевых действий шнурки! — еще сильнее развопился Полковник. — Дгужинником он был, оказывается! Как же, сейчас. Попался под горячую руку, схлопотал по репе. А Мишка все переврал, и давай швабрам на совесть давить. Дескать, вы теперь предо мной, как прямым потомком жертвы, в неоплатном долгу, предкам своим спасибо скажите, не надо было хайль Шпиль орать на каждом углу. Швабры решили не связываться, прописали его у себя, благоустроенную квартирку за счет жилтоварищества выделили, с встроенной кухней, душевой кабиной и сплит-системой, на минуточку. Живет там теперь Мишаня, и горя не знает, на полном пансионе, сосиски, гнида хитровыебанная, за бесплатно жрет, а швабры с него еще и пылинки сдувают. Уметь надо, блядь…
Выплеснув на меня порцию негатива, Полковник отправился на поиски чего-нибудь спиртного, чтобы, по его выражению, прополоскать рот. Свой шнапс он к тому времени допил. Я же отправился паковать сумку, ранним утром мне было идти за новой партией тапок. Челнока, как известно, ноги кормят.
Тем вечером, лежа на койке в казарме, я долго не мог уснуть, снова думая о Рите. Это была первая весточка о ней с тех пор, как они с дядей Мишей перебрались в Западное крыло. По словам Полковника, у нее все было хорошо. Большего я у Архитектора и не просил никогда для нас…