5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне

Франс Анатоль

В современном Риме святой Павел не узнал бы себя на колонне Марка Аврелия, как не узнал бы на колонне Траяна своего старого недруга Кифу [271] . Собор святого Петра, покои Ватикана [272] , великолепие храмов и помпа папского двора — все раздражало бы его слезящиеся глаза. Тщетно стал бы он искать себе учеников в Лондоне, Париже или Женеве. Он не понимал бы ни католиков, ни протестантов, которые наперебой цитируют его истинные или вымышленные послания. Не лучше постигал бы он и людей, освободившихся от всякой догмы и основывающих свои мнения на науке и разуме — двух силах, вызывавших у Павла наибольшее презрение и ненависть. Убедившись, что сын человеческий не пришел в мир, он разодрал бы свои одежды и посыпал бы пеплом голову.

271

…святой Павел не узнал бы себя на колонне Марка Аврелия, как не узнал бы на колонне Траяна своего старого недруга Кифу. — Имеются в виду колонны, воздвигнутые в Риме в честь императоров Марка Аврелия и Траяна; в XVI в., по распоряжению папы Сикста V, статуя Марка Аврелия, стоявшая на вершине одной колонны, была заменена статуей апостола Павла, а статуя Траяна на другой — статуей апостола Петра. Апостол Петр — лицо вымышленное. Его имя по-гречески означает «камень» (камень по-древнесирийски — «кифа»). Согласно христианской легенде между апостолом Петром и Павлом возникали споры по вопросу об отношении христиан к старой иудейской религии, к язычникам.

272

Покои Ватикана. — Речь идет о залах папского дворца Ватикана, расписанных в XVI в. Рафаэлем.

В разговор вступил Ипполит Дюфрен.

— Спору нет, — сказал он, — апостол Павел выглядел бы в Париже или в Риме, словно сова при свете солнца. Общение с цивилизованными европейцами было бы ему доступно не больше, чем бедуину из пустыни.

Он не был бы признан ни одним епископом и сам не признал бы нынешних епископов. Зайдя в дом швейцарского пастора, воспитанного на его поучениях, он поразил бы того неприкрытой грубостью своей христианской веры. Это так. Но не забывайте, что Павел был семит, чуждый латинскому образу мыслей, чуждый германскому и саксонскому духу, чуждый народам, породившим тех богословов, которые, действуя двусмысленно, бессмысленно и неосмысленно, умудрились отыскать какой-то смысл в его фальсифицированных посланиях. Вы представляете его себе в далеком ему мире, в мире, который никак не мог стать ему близок, и это нелепое допущение тотчас же порождает множество несообразных картин. Я, например, так и вижу этого бродячего ковровщика в карете кардинала и невольно забавляюсь зрелищем двух людей столь противоположного характера. Нет, уж если вы задумали воскрешать святого Павла, то не нарушайте стиля и покажите его в стране, где он родился, среди его народа — семитов Востока, которые не очень-то изменились за двадцать веков и по-прежнему видят в библии и в талмуде вместилище всего человеческого знания. Поселите его среди евреев Дамаска или Иерусалима. Отправьте его в синагогу. Там он без удивления станет выслушивать изречения своего учителя Гамалиила. Он будет спорить с раввинами, ткать козью шерсть, питаться финиками и пригоршней риса, покорно следовать закону, а затем внезапно вздумает его ниспровергнуть. Он будет преследователем или преследуемым, палачом или мучеником — и все с одинаковым рвением. Его отлучат от синагоги, правоверные евреи станут трубить в бычий рог, они будут наклонять черные свечи над лоханью, наполненной кровью, и воск капля за каплей станет стекать туда. Он с твердостью снесет этот ужасный обряд и, ведя жизнь многотрудную, ежеминутно подстерегаемый опасностями, выкажет всю силу своей непокорной души. На этот раз он будет, по всей вероятности, известен лишь небольшой горстке евреев — людей невежественных и презренных. Но в этом скажется все тот же Павел — и весь Павел.

— Вполне возможно, — заметил Жозефен Леклер. — Но согласитесь, что апостол Павел, один из основателей христианства, мог бы сообщить Галлиону ценные сведения о великом религиозном движении, о котором проконсул не имел ни малейшего понятия.

— Тот, кто создает религию, не ведает, что творит, — возразил Ланжелье. — Я отнес бы это и ко всем тем, кто основывает важные общественные институты — монашеские ордена, страховые компании, национальную гвардию, банки, тресты, синдикаты, академии и консерватории, гимнастические общества, попечительства о бесплатных обедах и всевозможные конференции. Эти учреждения обычно недолго отвечают намерениям своих основателей и нередко превращаются в собственную противоположность. Правда, даже через много лет можно еще по некоторым признакам угадать их первоначальное предназначение. Что же касается религий, во всяком случае религий тех народов, чья жизнь полна тревог, а мышление не стоит на месте, то они непрерывно меняются под влиянием чувств и интересов верующих и священнослужителей и меняются настолько решительно, что по прошествии недолгого времени окончательно утрачивают свой первоначальный дух. Боги изменяются сильнее, чем люди, ибо им присуща менее определенная форма и они дольше живут. Встречаются среди них такие, что к старости становятся лучше; иные с возрастом портятся. За какое-нибудь столетие бог становится неузнаваемым. Христианский бог изменился, пожалуй, больше всех других. Вероятно, это объясняется тем, что он последовательно принадлежал народам с различной культурой — латинянам, грекам, варварам, — принадлежал всем тем государствам, которые возникли на развалинах Римской империи. Слов нет, примитивный Аполлон Дедала [273] весьма далек от классического Аполлона Бельведерского. Но Христос катакомб, этот эфеб [274] , еще дальше отстоит от аскетического Христа наших соборов. Это главное действующее лицо христианской мифологии поражает числом и разнообразием своих перевоплощений. Пламенного Христа апостола Павла сменяет уже во втором веке Христос синоптиков [275] — нищий еврей с весьма расплывчатой идеей равенства; почти тотчас же, с появлением четвертого евангелия, он превращается в некоего юного александрийца, робкого ученика гностиков [276] . Рассмотрим далее лишь несколько образов Христа [277] , которым поклонялись в романских странах; среди самых знаменитых можно упомянуть всевластного Христа папы Григория Седьмого, кровожадного Христа святого Доминика, Христа — начальника отрядов папы Юлия Второго, Христа — атеиста и художника папы Льва Десятого, бесцветного и двусмысленного Христа иезуитов, Христа — покровителя промышленности, защитника капитала и противника социализма, который процветал при папе Льве Тринадцатом и царствует поныне. Пришествия всех этих Христов, у которых только и есть общего, что имя, апостол Павел не предвидел. В сущности, о будущем боге он знал не больше, чем Галлион.

273

…примитивный Аполлон Дедала… — Дедал (греч. миф.) — зодчий и ваятель, ему приписывались древнейшие греческие скульптуры.

274

Юноша (греч.).

275

Христос синоптиков — то есть трех стилистически и текстуально сходных евангелий, которые приписываются Матфею, Марку и Луке. Более позднее, так называемое «Евангелие от Иоанна», значительно от них отличается.

276

Гностики — последователи гностицизма, мистического философского направления, соединявшего христианское учение с отдельными положениями неоплатонизма и стоицизма. Зародилось в конце I в. в Сирии.

277

…несколько образов Христа… — Франс указывает на эволюцию образа Христа, отражающую характер политики различных деятелей католицизма, перечисленных ниже, Григорий VII — см. прим. к стр. 152. Доминик — испанский монах, основатель нищенского ордена доминиканцев (1216). Орден был непосредственно подчинен папе и ведал учрежденной в 1232 г. инквизицией. Юлий II — римский папа с 1503 по 1513 г. Стремился укрепить политическую власть пап в Италии, руководил военными походами против Венеции и Болоньи, воевал с Францией. Лев X — римский папа с 1513 по 1521 г., покровительствовал искусствам; при нем в Ватикане работали Рафаэль и Микеланджело. Лев XIII — римский папа с 1878 по 1903 г.; выдвинул план объединения всех сил европейской реакции, при активном участии духовенства, для борьбы против социализма; стремился использовать в интересах церкви буржуазный парламентаризм.

— Вы преувеличиваете, — сказал г-н Губен, который ни в чем не любил преувеличений.

Джакомо Бони, почитавший священные книги всех народов, заметил, что ошибка Галлиона, ошибка римских философов и римских историков заключалась в том, что они не изучали священных книг евреев.

— Будь римляне более сведущи, они отказались бы от несправедливого предубеждения против религии Израиля, — сказал он. — Как говорит ваш Ренан, немного доброй воли и понимания в отношении этих проблем, касающихся всего человечества, пожалуй, позволило бы избежать роковых недоразумений. В то время было достаточно образованных евреев, вроде Филона [278] , и они могли бы разъяснить римлянам законы Моисея, если бы те обладали более широким кругозором и более правильным представлением о грядущем. Римляне испытывали ужас перед азиатской мыслью и отвращение к ней. Они справедливо страшились ее, но напрасно ею пренебрегали. Что может быть глупее, чем пренебрежение опасностью? Рассматривая сирийские религии как преступные и нечестивые измышления простонародья, Галлион не выказал достаточной прозорливости.

278

Филон — древнееврейский писатель и философ (I в.), автор толкований так называемого закона Моисеева.

— Но как могли иудеи, приобщившиеся культуре эллинов, просветить римлян в том, чего они и сами не понимали? — опросил Ланжелье. — Как мог Филон, столь честный, столь сведущий, но и столь ограниченный, разъяснять темную, смутную, чреватую различными толкованиями религиозную мысль Израиля, которой он и сам не понимал? Что мог он рассказать Галлиону об иудейской вере, помимо ученой чепухи? Он стал бы убеждать его, что учение Моисея сообразуется с философией Платона. Тогда, как и во все времена, люди просвещенные понятия не имели, о чем думает человеческое множество. Невежественная толпа всегда творит богов без ведома людей образованных.

Одним из самых странных и самых значительных событий истории было завоевание мира богом одного из сирийских племен — победа Иеговы [279] над всеми богами Рима, Греции, Азии и Египта. Иисус в конечном счете был всего лишь пророком, последним пророком Израиля. О нем толком ничего неизвестно. Мы не знаем ни обстоятельств его жизни, ни обстоятельств его смерти, ибо евангелисты — отнюдь не биографы. Нравственные же идеи, которые ему приписывают, в действительности принадлежат целой толпе ясновидящих, что пророчествовали во времена Иродов.

279

Иегова, или Ягве — бог у древних иудеев.

То, что именуют торжеством христианства, было, говоря точнее, торжеством иудейской религии:

ведь именно Израиль сподобился редкостной привилегии подарить миру бога. Надобно признать, что для внезапного возвышения Иеговы было немало оснований. В ту пору, когда он пришел к власти, это был лучший из богов. Начинал же он весьма скверно. К нему применимо то, что историки говорят об Августе: с возрастом он смягчился. Когда израильтяне обосновались в земле обетованной, Иегова был нелепым, диким, невежественным, жестоким, грубым, невоздержным на язык, самым глупым и злым из богов. Но под влиянием пророков он совершенно переродился. Он перестал быть ретроградом и формалистом и приобщился к идеям умиротворения, к мечтам о справедливости. Народ его был обездолен. И он почувствовал глубокую жалость ко всем обездоленным. И хотя, в сущности, он остался в высшей степени евреем и в высшей степени патриотом, но, став на революционный путь, он тем самым неизбежно сделался богом для всех народов земли. Он стал защитником смиренных и угнетенных. Ему пришла в голову одна из тех простых мыслей, с помощью которых можно завоевать сочувствие человечества. Он возвестил всеобщее счастье, пришествие мессии — благодетельного и несущего мир. На эту достойную восхищения тему его пророк Исайя нашептал ему слова, исполненные чудесной поэзии и пленительной нежности: «…гора дома господня будет утверждена на вершине гор, и возвысится больше, чем холмы, и все народы стекутся к ней. И пойдут многие племена и скажут: придите, и взойдем на гору господню, в дом бога Иаковлева, и он научит нас своим путям, и мы пойдем по стезям его; потому что от Сиона выйдет закон и из Иерусалима слово господне. И будет судить между народами и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы… И волк будет жить вместе с агнцем, и леопард будет лежать вместе с козленком; и телец, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя поведет их…» В Римской империи иудейский бог привлек на свою сторону трудовой люд и этим помог социальной революции. Он обращался к несчастным, а ведь во времена Тиберия и Клавдия в Империи было куда больше несчастных, нежели счастливых. Там обитало великое множество рабов. Один человек владел порою десятью тысячами рабов. В большинстве своем они влачили бесконечно жалкое существование. Ни Юпитер, ни Юнона, ни Диоскуры о них не заботились. Латинские боги не питали сострадания к рабам. То были боги их господ. Когда из Иудеи явился бог, преклонявший свой слух к жалобам обездоленных, все обездоленные стали почитать его. Таким образом религия Израиля стала религией римского мира. Вот чего ни апостол Павел, ни Филон не могли бы объяснить проконсулу Ахеи, потому что они и сами этого ясно не понимали. И вот чего Галлион не понял бы. Вместе с тем он чувствовал, что царству Юпитера приходит конец, и возвещал пришествие нового, лучшего бога. Из привязанности к национальным мифам он позаимствовал этого бога на греко-римском Олимпе, а из чувства аристократизма избрал его среди сынов Юпитера. Вот почему он и назвал имя Геркулеса вместо имени Иеговы.

— На сей раз вы признаете, что Галлион ошибался? — воскликнул Жозефен Леклер.

— В меньшей степени, чем вы полагаете, — ответил с улыбкой Ланжелье. — Иегова или Геркулес — не в этом дело. Не беспокойтесь: сын Алкмены [280] управлял бы миром совершенно так же, как отец Христа. Обитателю Олимпа все же волей-неволей пришлось бы стать богом рабов и проникнуться религиозным духом нового времени. Боги в точности сообразуются с чувствами верующих — и не без оснований. Не упускайте этого из виду. Воцарению в Риме бога Израиля способствовал не один лишь народный дух, но также и дух философов. В ту пору почти все они были стоики и веровали в единого бога, над идеей которого немало потрудился Платон; бога этого не связывали никакие узы — ни родственные, ни дружеские — с богами Греции и Рима, сотворенными по образу и подобию человеческому. Бог Платона обладал свойством бесконечности, этим он напоминал иудейского бога. Сенека и Эпиктет [281] , почитавшие его, первые поразились бы этому сходству, но у них не было возможности произвести такое сопоставление. А между тем они сами во многом содействовали тому, чтобы сделать приемлемым суровое иудейско-христианское единобожие. Конечно, от стоической гордости до христианского смирения — путь немалый, но мораль Сенеки своей скорбью и презрением к природе подготовляла мораль евангелия. Стоики пребывали в разладе с жизнью и красотой; разлад этот, который приписывали христианству, ведет свое начало от философов. Два века спустя, во времена Константина, у язычников и христиан будет, можно сказать, одна и та же мораль, одна и та же философия. Император Юлиан, который восстановил старую религию Империи, упраздненную Константином-отступником [282] , с полным правом слывет противником Галилеянина [283] . Но когда читаешь небольшие трактаты Юлиана, то просто диву даешься, как много идей этот враг христиан разделяет с ними. Подобно им, он сторонник единобожия; подобно им, он верит в благотворность воздержания, поста и умерщвления плоти; подобно им, он презирает плотские наслаждения и полагает снискать расположение богов, избегая женщин; наконец, он уподобляется христианам и в том, как радуется, что у него грязная борода и черные ногти. Император Юлиан почти во всем придерживался той же морали, что и святой Григорий Назианзин [284] . В этом нет ничего неестественного и необычайного. Преобразование нравов и мышления никогда не происходит внезапно. Самые важные перемены в социальной жизни совершаются незаметно и видны лишь на расстоянии. Те, кто их испытывает, о них даже не подозревают. Христианство восторжествовало лишь тогда, когда состояние нравов пришло в соответствие с ним, и само оно пришло в соответствие с состоянием нравов. Христианству удалось заменить язычество лишь тогда, когда язычество стало похоже на него, а само оно стало похоже на язычество.

280

Сын Алкмены. — Согласно античному мифу Геркулес (Геракл) был сыном Юпитера (Зевса) и смертной женщины Алкмены.

281

Эпиктет (50—138) — римский философ-стоик.

282

Император Юлиан, который вновь восстановил старую религию Империи, упраздненную Константином-отступником… — Константин — римский император с 306 по 337 г.; пытался посредством единства религии предотвратить распад Римского государства; в 313 г. он признал христианство официальной религией. Юлиан Флавий Клавдий — римский император с 361 по 363 г.; хотел восстановить в Риме прежнюю веру в олимпийских богов; отсюда прозвище, данное ему христианской церковью — Юлиан-отступник. Франс же называет отступником императора Константина, так как тот отрекся от исконной религии Рима, узаконив христианство.

283

Галилеянин — Иисус Христос, который согласно евангельскому мифу был родом из Галилеи (область Иудеи).

284

Григорий Назианзин (329–389) — один из ранних деятелей христианской церкви, автор ряда богословских книг.

— Согласимся на том, что ни апостол Павел, ни Галлион не читали в грядущем, — заметил Жозефен Леклер. — Но никому не дано читать в нем. Не правда ли, кто-то из ваших друзей сказал: «Грядущее скрыто даже от тех, кто творит его»?

— То, что мы знаем о будущем, — продолжал Ланжелье, — зависит от того, что мы знаем о настоящем и о прошедшем. Наука способна пророчествовать. Чем точнее наука, тем больше надежных пророчеств можно из нее извлечь. Одни только математические науки, обладая полной точностью, сообщают долю своей определенности наукам, возникшим на их основе. Так могут быть достоверны предсказания в области математической, в астрономии и химии. Вы можете вычислить время затмений на миллионы лет вперед, не опасаясь, что ваши расчеты окажутся неверными, — если только соотношения массы и расстояния для Солнца, Луны и Земли не изменятся. Точно так же вы можете предвидеть, что соотношения эти в весьма отдаленном будущем станут иными. На небесной механике основано еще и то пророчество, что сребророгое светило не вечно будет описывать одну и ту же орбиту вокруг земного шара и что причины, действующие уже в настоящее время, своим постоянным повторением изменят его ход. Вы можете предсказать, что солнце потускнеет и его съежившийся шар станет восходить над обледенелыми водами наших океанов. Разве только горение солнца поддержат новые небесные тела: это вполне вероятно, ибо оно способно притягивать рои астероидов, подобно тому как паук затягивает мух в свою паутину. Вы можете предсказать, однако, что в конечном счете солнце потухнет и расчлененные фигуры созвездий мало-помалу растворятся в темном пространстве. Но что значит гибель одной звезды? Исчезновение искры. Пусть даже все небесные светила погаснут, подобно тому как блекнут полевые цветы, — что это составит для вселенной, если образующие их бесконечно малые частицы сохранят в себе силу, созидающую и разрушающую миры! Вы можете предсказать и более полную гибель вселенной, гибель атома, распад первичных элементов материи — то время, когда протил, бесформенный туман, вновь придет на развалинах всего сущего к безграничному господству. И, однако, это будет лишь краткий миг для бога. Все начнется сначала.

Миры возродятся. Они возродятся, чтобы снова погибнуть. Жизнь и смерть будут вечно сменять друг друга. В бесконечности пространства и времени осуществятся все возможные комбинации, и мы вновь встретимся здесь, в уголке разрушенного Форума. Но поскольку мы не будем знать, что это мы, то это уже будем не мы.

Господин Губен протер стекла своего пенсне.

— Крайне безнадежные взгляды, — заявил он.

— А на что вы, собственно, надеетесь, господин Губен? — спросил Николь Ланжелье. — И что требуется для осуществления ваших желаний? Уж не намерены ли вы сохранить на веки-вечные ясное представление о самом себе и о вселенной? Почему хотите вы всегда помнить, что вы — именно господин Губен? Не скрою от вас: наш мир, конец которого еще не близок, пожалуй, не отвечает вашим заветным желаниям. Не рассчитывайте также на будущие миры — они несомненно будут такими же. Однако не теряйте надежды. Может статься, после бесконечной смены миров вы вновь родитесь, господин Губен, и в сознании вашем будут жить воспоминания о прежней жизни. Ренан утверждал, что такая надежда правомерна и, как бы поздно она ни осуществилась, она все же не заставит себя долго ждать. Для нас смена миров совершится меньше чем в одно мгновение. Мертвым не дано ощущение времени.