70 дней борьбы за жизнь
Шрифт:
Среда, 25 июня. Положение отвратительное. Сейчас утро. Стоим в ста метрах от отвесного обрыва ледника. Обрыв этот совершенно; вертикальный, тянется с запада на восток, насколько видит глаз. Он ровен, прям, как бы обрезан по линейке, голубовато-чистого цветам Выше, над обрывом, видна та «лунная» выпуклая поверхность, которая так долго смущала нас своим неестественным видом. Она очень полого спускается к западу и поднимается к югу горбом. Подошли мы к этому острову с запада, против низкого мыска, как и ожидали, еще третьего дня, т. е. 23 июня. Мысок этот не был покрыт ледником, это он представлялся нам в виде коричневой полоски на горизонте. Но вот начался отлив. Лед стало разводить. К довершению несчастья подул из-за мыска юго-западный ветер, который, постепенно крепчая скоро завыл, как бешеный. Если бы здесь были большие поля льда! то беда была бы не велика; утихнет ветер, сожмется лед, только из всего. Но нас окружал мелкобитый лед. Наибольшая льдина была метров восьми в диаметре. Через несколько минут картины нельзя! было узнать. Между нами, очутившимися на двух разных льдинах я расстоянии около километра друг от друга, и островом образовалась! полынья, которая увеличивалась ежеминутно. Лед быстро и ветром и сильным отливным течением несло на северо-восток. По свободной роде заходила крупная зыбь, которая крошила лед еще мельче и обдавала нас потоками воды. Пробовали мы было соединиться с помощью каяков и переплыть, если возможно, свободную воду, но оказалось, что об этом и думать не приходится. Каяки трепало, как щепки, заливало крутой волной и грозило ежеминутно прорвать обшивку мелкими льдинами, которые носились по волнам. Скоро мысок скрылся из вида. Громадная бурная полынья теперь простиралась с запада на восток, насколько видел глаз. За полыньёй возвышался неприступный берег ледника.
Делать нечего. Завернулись мы в парусину и завалились спать. Конечно, наша восьмиметровая нетолстая льдина могла переломиться, но мы против этого не могли ничего предпринять. К счастью, этого не случилось. К вечеру ветер затих, а к одиннадцати часам ночи лед приливом опять прижало к острову вплотную, но уже милях в восьми восточнее пологого мыска, по которому только и возможно было высадиться на остров. Четыре человека с другим каяком соединились с нами. Мы очутились как в мышеловке. Вокруг — мелкий лед вперемежку с «шугой», спасительного мыска даже не видно, а впереди отвесная стена в тридцать метров высотой, на которую не забралась бы и обезьяна. Сейчас мы получили по полкружке сухарей и запили их теплой водой. Осталось у нас на восемь человек два килограмма сухарей, двести граммов сухого бульона и меньше килограмма соли Это — вся наша провизия. Тюленей мы не видим уже несколько дней, медведей тоже давненько не видели. Нырки, правда, летают, но дробовка украдена, убить же нырка влет из винтовки — дело мудреное. Хотя мы и добились желанной цели, но, пожалуй, при нашем положении я предпочел бы быть в восьми милях от этого неприступного острова, в море, у хорошей полыньи, на которой выстает много тюленей. Да, теперь, пожалуй, и я начинаю падать духом. К довершению несчастья, я уже четвертый день чувствую сердечные припадки, и меня сильно «мутит».
На земле Аленсандры
Положение казалось безвыходным. Еще один сильный ветер — и лед отойдет от земли, раскрошится, а кучка людей почти без провизии будет быстро поглощена безжалостной стихией. Однако произошла благодетельная перемена. 26 июня Альбанов радостно занес в дневник: «Прочел сейчас написанное» 25 июня и вижу, в каком отчаянном положении мы были тогда, даже не подозревая, как легок выход. Сейчас мы сидим уже на острове, под нами не лед, с которого не сходили почти два года, а земля, камни и мох. Мы сыты до отвала, и двадцать семь больших, почти как гуси, жирных гаг висят на лыжах, ожидая очереди быть сваренными. Более двухсот крупных гагачьих яиц мы уже съели за два дня, но в ямке недалеко лежит их Целая груда, а охотники пошли за новыми гагами и за свежими яйцами. Но опишу подробнее, как произошла эта новая перемена в нашем положении».
Когда казалось, что истощенным людям остается только два выхода: или итти опять на запад к низкому мыску, от которого они были отброшены, по мелкобитому, зыбкому льду, во многих местах не выдерживающему тяжести человека, ежеминутно рискуя провалиться и потонуть, или же сидеть и ожидать голодной смерти, Альбанову пришла в голову мысль — осмотреть хорошенько обрывы ледника не найдется ли в этой ледяной стене какого-нибудь места, где можно забраться на ледник? Такое местечко, действительно, нашлось, и даже не очень далеко от стоянки.
Это была трещина, шириною до двух метров, идущая во всю вышину ледника и под острым углом к направлению его. Трещина была, по-видимому, старая. В течение, может быть, нескольких лет в нее намело снега, который заполнял ее. Вместе со стенами ледника снег образовал крутой желоб. Делая топором в этом снегу ступени и забивая в него для опоры гарпун, путникам удалось, наконец, забраться на желанный остров. Кое-как по этому желобу они втащили и нарты. Постепенно, с помощью веревок вещь за вещью на тридцатиметровую высоту было поднято все имущество, не исключая каяков и нарт. Только подняли последний каяк, как льдина, служившая как бы пристанью для выгрузки, лопнула, перевернулась, и лед начало отливом отжимать от острова. Но теперь это уже было безразлично, о льдине никто уже не думал.
«Какой большой горизонт открывается отсюда, с вершины ледника, — воскликнул Альбанов. — Около острова еще видна вода, и отдельные льдины окружены каналами и полыньями, но чем дальше, тем меньше воды, теряются из вида торосы и отдельные ропаки, к уже сплошной лед тянется до горизонта. Там где-то далеко-далеко нашел себе могилу наш спутник Баев в поисках «ровнушки до самого острова», а еще дальше стоит во льдах «Св. Анна» со своими тринадцатью пассажирами»…
Сварив наверху ледника последние двести граммов бульона и съев по полкружке сухарей, отправились к мыску. Надо было торопиться, так как провизии оставалось только по полкружке сухарей на человека. Необходимо было найти что-нибудь съестное, пока люди еще не обессилели от недоедания, а найти еду можно было только там, на низком черном мысу, куда, было видно, летели птицы. Ледник же представлял собою такую же мертвую пустыню, как и луна, на которую он так походил. Луняев и Альбанов пошли вперед налегке на лыжах, взяв с собой только винтовку и патроны. Оставшимся же было приказано немедленно итти по следам и взять с собой только один каяк, погрузив в него все необходимое на первое время. Альбанов убеждал спутников не терять ни минуты времени, так как завтра уже нечего будет есть. Еще неизвестно, что ожидает всех впереди.
Поверхность ледника была идеально ровна и покрыта слоем снега в два — три сантиметра. По такому пути тащить каяк было также легко, как итти порожнем. Часто ровная поверхность ледника бывает обманчивой. Иногда в ледниках бывают широкие трещины большой глубины, занесенные сверху тонким слоем снега. Такие снежные мосты очень трудно заметить, и необходимо принимать всякие предосторожности, чтобы не провалиться в трещину. А это может сулить гибель. Поэтому Альбанов настаивал, чтобы люди шли с нартами строго по нашим следам, не сворачивая в стороны. Альбанов же с Луняевым шли друг от друга на расстоянии сорока метров, связавшись крепким линем. Для того, чтоб лучше прощупывать дорогу, они4 сняли с лыжных палок кружки.
Над ледником висел туман, не было видно даже обрыва, но когда туман рассеивался, то можно было заметить далеко-далеко на востоке синеющий вершинами очень высокий остров, по-видимому, не покрытый ледником. Трещины попадались довольно часто, но не широкие и легко проходимые. Мертвая, торжественная тишина царила. вокруг. Полнейший штиль и тепло. Ни одна птица не пролетела вовремя пути и не видно было ни одного следа. Положительно — «лунный остров».
Но вот уклон к западу стал круче и, наконец, через три с половиной часа хода впереди под горой показался черный мысок. Два товарища прибавили ходу и быстро побежали под уклон. Правая, северная часть этого мыска переходила в отмель, усеянную камнями. Вот ледник остался уже за ними, — под ногами земля. Какой-то сильный шум стоял над ней. Глаза у обоих болели, все виделось, как сквозь кисею. Путники совершенно растерялись в этой сказочной обстановке. Вместо льда — под ногами непривычная чернота. Вместо тишины ледяных полей, изредка нарушаемой криками чайки, — непрерывный оглушительный шум. Только прислушавшись, можно было понять, что этот шум производят бесчисленные птицы, которых ни Альбанов, ни Луняев не могли рассмотреть по своей слепоте.
«О, какой торжественной музыкой показался нам этот птичий шум! Это гимн жизни Отдельные голоса совершенно сливаются в могучие звуки. Трудно поверить, что так могли кричать птицы. Неужели способны были издавать такие звуки эти гаги и чайки, которых наконец-то мы стали замечать? Они сидели на бесчисленных лужах и озерках большими стаями, тучи их перелетали с места на место и терялись где-то в камнях, где не могли уже их заметить наши завешенные «кисеей» глаза. Мы переходили вброд быстрые потоки воды, радовались каждому камешку, как дети, восхищались длинными водорослями, плававшими в воде, и вдруг на одном пригорке мы увидели даже несколько маленьких желтых цветов!
В одном месте из-под самых ног неожиданно выпорхнула с гнезда и полетела гага. Мы увидели четыре яйца, величиной с гусиные. Ура! Сыты будем. Мы были так счастливы, что забыли все бедствия и лишения во время странствования по льду. Этот маленький кусочек земли, лежащий далеко-далеко за полярным кругом, на 81° широты, показался нам земным раем. Солнце светило радостно, и, казалось, даже птицы своим шумом и гамом приветствовали нас с благополучным прибытием на эту первую цветущую землю.
Идем дальше на запад. Сзади величественно поднимается гора ледника, подернутая легким туманом, но наших спутников не видно на ней. Увидев в одном месте трех гаг, Луняев выстрелил в них, но «промазал». При этом нам показалось, что в ответ на выстрел послышался человеческий крик. Мы остолбенели от удивления… Не может быть! На этом пустынном острове — и вдруг люди? Но крик повторился. Всмотревшись пристально своими больными глазами, мы увидели бегущего к нам и машущего шапкой человека. Когда он приблизился, мы узнали одного из беглецов. Плача навзрыд, он просил у нас прощения, сознаваясь, что поступили они оба необдуманно и нехорошо. Лицо его выражало такое раскаянье и испуг, что на него было жалко смотреть. Мы с Луняевым, отойдя в сторону, стали советоваться, как поступить?