78
Шрифт:
Ира преувеличенно вздохнула и поставила чашку в раковину.
Целый день она исподволь наблюдала за коллегами. Начальник отдела был похож на шотландского терьера; дизайнер Паша за соседним столом — на любовника Марии Стюарт Джеймса Хэпберна Босуэлла; пришедшая прямо перед обедом клиентка — то ли на смышлёную маленькую обезьянку, то ли на актрису Ахеджакову. Из сумки менеджера Светланы торчала книжка "Просто о сложном; весь Пауло Коэльо за двадцать минут". Марта Владимировна из проектного скривилась от попсовой песенки из радиоприёмника. Ира дописала последнюю строчку отчёта, поднялась
Вечером Максим был мрачен, не сразу отвечал на обращённые к нему слова и отмалчивался при попытках расспросить, что случилось.
Ира допила вторую чашку чаю и собралась уходить. Потом расскажет, если оно того стоит.
— Подожди! — Максим встал с кухонного табурета и отошёл к окну. — Таська написала мне письмо, сегодня из ящика достал.
Ира, ставившая в холодильник блюдце с лимоном, звякнула им о большую банку с огурцами; через секунду она закрыла белую дверцу и прислонилась к ней спиной.
— И что пишет?
— Пишет, что скучает, что хочет вернуться, что всё поняла, что дура была законченная, что любит… Ирк, что делать?
Он опустился на пол, усевшись по-турецки, Ирина подошла и села рядом.
— Что делать? Брать отпуск, отбазариваться от Димки, с которым вы хотели ехать на Алтай, мотать в Омск, или в Томск, или где она у тебя там сейчас, брать её с собой, выгуливать по горам, сколько надо, а потом везти сюда и больше не отпускать. А ещё лучше — увольняться и вместе возвращаться в Питер. Вот что делать.
— А ты?
— А что я, у меня Игорь. Бог знает, получилось бы у нас с тобой что-нибудь хорошее, но двоим человекам точно было бы плохо от этаких экспериментов. Двоим — это минимум, на самом деле.
— Спасибо тебе, — он крепко обнял её за плечи и уткнулся лицом в её волосы. Она осторожно высвободилась из-под руки, погладила его по голове и отправилась в ванную. Лицо пылало, глаза лихорадочно блестели, но были сухими. Она улыбнулась зеркалу и не снимала улыбку с лица, пока не вышла из подъезда. Бормоча в такт шагам какие-то стихи, она прошла пешком все три остановки, разделявшие их дома, сказала родителям, что очень устала на работе, отказалась от ужина и провалилась в тяжёлый сон без сновидений.
Максим должен был выйти в отпуск через две недели, аккурат после летнего солнцестояния. Они как-то молчаливо решили провести это время, как ни в чём не бывало. Съездили на шашлыки к максимовой кузине, сходили в недавно приехавший Луна-Парк, а потом ещё два раза — в кино, всласть нагулялись по окрестностям, сообща устроили три феерические дружеские пьянки. Он втыкал ей в волосы жасмин и обрывал для неё ирисы в чужих палисадниках; перед хозяйкой одного палисадника он картинно встал на одно колено и она сама вынесла ему три высоких острых стебля с нежными лиловыми цветами. И по ночам тоже всё было хорошо: он действительно светился в темноте, как серебряная молния, а она была похожа на медовое осеннее яблоко с тонкой кожицей. На солнцестояние было решено большой компанией ехать на озеро где-то дальше Сормова; за три дня начали обзванивать друзей.
— Что я забыл? — Максим свирепо метался по комнате, укладывая рюкзак; разложенные кучками вещи тонким слоем покрывали пол. Ирина сидела с ногами на огромной тахте и флегматично вышивала трилистник на замшевом кошельке. Крестиком.
— Водку взял?
— Водку — взял.
— Это главное. На остальное у тебя список: берёшь, сверяешься и планомерно укладываешь пунктик за пунктиком. Ты уже семь лет ходишь по лесам, а нервничаешь, как в первый раз.
— Мы опаздываем, мы уже опоздали!
— Успокойся, все остальные опоздают ещё сильнее.
Так и случилось. Когда Ирина (с продуктами на компанию) и Максим (с большим рюкзаком для дальнего путешествия) подошли к филфаку, похожему после ремонта на кремовый торт, из обещавшихся десяти пришли только трое.
— Ждём двадцать минут и уходим! — в Максиме проснулся педант.
Впрочем, через двадцать минут подошли все, кого ожидали, а два человека сверх того ещё и сели компании на хвост. Перегородив Покровку, шли на автобус, смеялись, пели; Ирина держала Максима под руку и рассеянно улыбалась.
— У тебя такой вид, будто он сделал тебе предложение, — Натка зацепилась за вторую иринину руку.
— Не угадала, мы сегодня расстаёмся, — шепнула ей на ухо Ирина и подмигнула, точно заговорщица.
Сперва всё было хорошо. Пили импровизированную шафранно-имбирную настойку (засыпать имбирь и шафран в бутылку водки, тщательно взболтать), жарили на огне сосиски, пекли картошку, орали песни. Потом нестойкие личности засопели около костра, стойкие завели какую-то глубокомысленную беседу, а парочки начали расползаться по окрестным кустам.
Ирина сплела венок из ромашек и два раза переплыла озеро. Максим принёс ей на берег одежду, они выпили ещё по глотку ядовито-жёлтой гадости и залезли в спальник.
Выспаться им так и не удалось: один из севших на хвост, выпив настойки, оказался панком, русским националистом и любителем Достоевского, начал громко жаловаться на экзистенциальное одиночество и несовершенство мира, заблевал собственный спальник, пошёл на озеро его стирать, благополучно потерял и, задушевно матерясь, начал искать пропажу по окрестностям, то и дело спотыкаясь об Ирину и Максима. Этого последнего он, в довершение всего, растолкал с просьбой о пяти рублях на проезд и даже получил желаемое, с дополнением в виде полного набора фактов об интимной жизни и происхождении всех своих панковских родственников, а за компанию — и не раз этой ночью поминавшегося Фёдормихалыча вкупе с Николаем Бердяевым и Константином Леонтьевым.
Спать дальше не получалось, к тому же, солнце поднималось всё выше и сияло всё ярче. Максим заправлял джинсы в казаки и ругался, Ира, приподнявшись на локте, наблюдала за ним. Панк, наконец, уехал, все остальные разошлись ешё раньше. Когда Максим застёгивал куртку и завязывал шейный платок, Ира начала тихонько всхлипывать, а когда он утягивал ремни на рюкзаке, она уже рыдала в голос, подвывая, как зверь, спрятавшись с головою в спальник, скрючившись там, как младенец в утробе, так что он не видел её искажённого лица и лишь смотрел сверху вниз, как она корчится у его ног бесформенным кульком, смотрел, не зная, что сказать и чем помочь. Наконец, она притихла, высунула из мешка красное опухшее лицо с прилипшими ко лбу потемневшими волосами и хрипло попросила передать одежду. Он передал, а потом, повинуясь её жесту, отвернулся.