80 дней в огне
Шрифт:
— Бедная, как бы ей помочь, — сказал мне комдив.
Я послал к несчастной разведчика. О чем они разговаривали, мы не слыхали, но поняли одно: она никак не хочет расстаться со своим коромыслом. Напрасно пробовал боец ей помочь — отказывалась. А шла медленно, хотя мин вокруг падало много. Наконец она скрылась в овраге.
— Товарищ полковник, это немая. Проводил ее, а она и говорить со мной не пожелала, — доложил вернувшийся разведчик.
Гуртьев улыбнулся и промолчал.
Бойцы встретили разведчика шутками:
— Ну как, познакомился?
— О,
— Война войной, а он о «красавицах» не забывает.
И долго подтрунивали над ним, как вдруг уже подходивший к берегу катер перевернулся, а ехавшие на нем вплавь стали добираться до берега. Но не все, погиб рулевой.
— Вами все местные жители проверены? — спросил Гуртьев контрразведчика, выделяя слово «местные».
— Да, — ответил тот.
Гуртьев пожал плечами и, обращаясь к нам, заметил:
— А все же не спускайте глаз с женщины, что ходит на Волгу со своими ведрами.
И мы следили.
На следующий день она дважды спускалась к реке за водой и тихо возвращалась к себе. Ничем особенным эти дни не выделялись. Систематическое и добросовестное наблюдение за ней тоже ничего не дало.
— Она плачет все время, и сидя, и на ходу, да в землю чего-то тыкает, — сказал лишь один из разведчиков, которому я поручил эту работу.
Сообщение не настораживало. Плакать в те дни по многим причинам мог человек. Возможно, и она потеряла кого-то из родни. А чем выразить горе, как не слезами? Словом, мы успокоились. Но все же побывали у нее, проверили документы, но ничего подозрительного не обнаружили.
— Бедная глухонемая женщина, и только, — доложил я Гуртьеву.
— Во что бы то ни стало, как только она выйдет к Волге, помогите нести ведра, — приказал он.
Приказ был выполнен. Когда на следующий день она пошла к реке, мои разведчики взяли у нее коромысло и понесли. Немая взволновалась. Разведчик, несший ведра, все время оборачивался, пожимал плечами, при этом ведра у него смешно подпрыгивали. У самого обрыва он резко свернул в сторону и помчался к командному пункту дивизии. А женщина вся съежилась и, что-то мыча, показывала на свое «гнездо». Но отвлечь внимание разведчиков ей не удалось. Заметив, что их товарищ слишком легко бежал с полными ведрами воды, они схватили «немую» и повели на КП. Допрашивал Гуртьев.
— Я ничего не скажу. Можете меня даже расстрелять! — проговорила задержанная по-немецки.
Позже она все же заговорила, и уже по-русски. Сообщила, что заброшена в Советский Союз незадолго до войны. Жила она в Красноармейске. Со своими специально и довольно-таки искусно устроенными ведрами — приемопередатчиком — работала еще до наступления.
— Мы и не догадывались, — нагло заявила она, — что именно вы, Гуртьев, со своим штабом находитесь здесь, на правом берегу Волги. Знай я раньше, вас давно бы уже не было.
— Доставить ее в штаб армии, — приказал комдив.
Вместе с контрразведчиком я повел в штарм шпионку. Метрах в пятидесяти от штольни нас
— Далеко направляетесь? — спросил я его.
— На НП, товарищ капитан. Какие будут указания? — доложил тот, кося глазами на женщину. Вдруг глаза его чуть прищурились, лоб прорезала поперечная складка и он изумленно воскликнул:
— Гражина!
Шпионка вздрогнула и отвернулась.
— Вы знаете ее? — спросил я.
— Так точно, жили рядом, — отвечал Козырьков.
— Меня зовут Бертой Пецольд, — резко возразила «немая».
Берта-Гражина была отправлена в штаб фронта. Меткая прицельная стрельба фашистов по катерам и берегу прекратилась. Козырьков же рассказал часть истории шпионки.
…В 1939 году, когда гитлеровцы совершали молниеносный марш к Варшаве, многие польские семьи бежали в СССР. Среди них оказалась и Гражина Крючковская. Явившись к советским пограничникам, она со слезами просила принять ее. Просьбу удовлетворили, а затем разрешили поселиться в городе Красноармейске Сталинградской области, где, по ее словам, жила тетка, бежавшая из Польши в 1923 году. Приехав туда, Крючковская разыскала домик, в котором когда-то квартировала тетка, и постучала в дверь.
Открыла старуха.
— Я ищу Ребриковых, — сказала незнакомка.
— А мы и есть Ребриковы.
— Здравствуйте. Вот хорошо! — обрадовалась Крючковская.
Старушка внимательно осмотрела гостью. Перед ней стояла невысокого роста, красивая голубоглазая блондинка. Одета она была в демисезонное светло-серое пальто. В руках небольшой саквояж.
— Ну, здравствуйте, — после осмотра посетительницы сказала Ребрикова, — что хотите от нас?
— У вас на квартире стояла Радульская. Я ее племянница. Нельзя ли и мне здесь поселиться?
Старуха не возражала.
— Что ж, милости просим, как звать-то?
— Крючковская, бабуся, по имени Гражина.
И Гражина поселилась у Ребриковых. Семья Ребриковых состояла из двух стариков — мужа и жены. Муж работал. Старуха скучала, а потому обрадовалась жиличке. Та всячески помогала ей. Начнет Гражина, к примеру, белье стирать и тут же обращается к Ребриковой:
— Матрена Анисимовна, скорей давайте и ваше, заодно помою.
Помогала она и старику. Тот очень любил свой садик. Начнет старик подрезать деревья, а она рядом:
— Осип Кузьмич, давайте помогу.
Пристрастилась Гражина и воду из Волги на коромыслах таскать. Сначала совершенно не умела, потом научилась. И эту работу в дни поливки целиком приняла на себя. Соседи только и знали что хвалили трудолюбивую девушку, ставя ее в пример своим дочерям. Словом, прижилась беженка, совсем прижилась.
Порой Крючковская наведывалась в Сталинград, отвозила письма и получала деньги по почтовым переводам. Правда, извещения о переводах на дом к ней не приносили, так что никто не знал, откуда ей присылают. Впрочем, и не интересовало никого последнее. Слишком уж хорошее впечатление производила новая жиличка.