80 лет форы
Шрифт:
Поэтому мы должны развиваться. Во всех сферах. В том числе и в политической. — Вождь замолк на несколько секунд и обвел взглядом аудиторию. — А новую политику должны проводить новые в политике люди, которые в состоянии принять новые идеи, творчески их переработать и осуществить. Один из таких людей расскажет вам сегодня о том, каким мы видим путь дальнейшего развития нашего государства. Вы все прекрасно знаете этого человека. Константин Константинович Рокоссовский. — И Сталин сделал приглашающий жест.
Поднявшийся со своего места маршал шел к трибуне под гром аплодисментов. Не хлопал один только Берия,
Пожав руку маршалу, Сталин сошел с трибуны и уселся на свое место.
Улыбнувшись, Рокоссовский глубоко вздохнул и начал говорить, практически не заглядывая в лежавший перед ним листок с тезисами:
— Одна из центральных идей разработанного плана развития Союза Советских Социалистических Республик заключается в том, что мы создаем политическую систему, не имеющую себе равных, в том числе и среди стран западной демократии. Но что конкретно имеется в виду? — Едва начав говорить, маршал мгновенно забыл про неуверенность. Не страшнее, чем в бою. — Западная система — это многопартийная система, правительство доказывает свою правоту тем фактом, что его выбрали. Партия «А» должна показать, что партия «Б» никуда не годится, и наоборот. Эдакое постоянное перетягивание каната.
Наше правительство должно активно прибегать — и уже сейчас это делает — к консультациям при принятии решений. Нам необходимо иметь возможность взгляда на проблему с разных сторон, а это значит, что обсуждения необходимы. Однако этот процесс не должен затягиваться, как в многопартийных системах, — важен быстрый приход к единому мнению, возможно, даже и компромиссному в той или иной степени. И после того, как это мнение выработано, все должны работать с максимальной отдачей для достижения поставленной цели.
Советские люди — это мудрые люди, хорошо воспитанные, образованные и подготовленные. Может быть, пока еще не все, но с каждым годом мы все ближе к этому. И поставив единую цель, а потом вместе продвигаясь в ее направлении, советский народ способен на все, что угодно. И последняя война — более чем убедительное подтверждение этих слов!
Наблюдающий за Рокоссовским Сталин незаметно ухмыльнулся. Забывший про бумажку, маршал полностью захватил внимание зала.
— Наше большое преимущество вот еще в чем: если правительство не уверено, будет ли работать то-то и то-то, у нас есть возможность поставить эксперимент в отдельных областях или республиках, что невозможно в странах Запада. И именно так мы и будем поступать. Пробовать и ошибаться.
Ведь все наше государство — это самая крупная экспериментальная программа, когда-либо существовавшая в мире. Пробуя самые разные подходы, на самых низших звеньях — мы будем выбирать лучший вариант. Если что-то получилось — оно будет принято, не сработало — будет отвергнуто. Даже сейчас, когда мы все еще в начале пути, есть множество примеров, когда инициатива, идущая снизу, была принята руководством и воплотилась в постановления, действительные для всей страны.
На Западе доказательство правоты правительства — это его победа на выборах. А у нас — достигнутые результаты. Вот это — демократия. А вовсе не тот строй, где человек не может зайти в магазин только потому, что у него не такой цвет кожи. — Рокоссовский замолк и сделал глоток воды.
Еще почти час пришедшие в здание ЦК люди внимали словам Рокоссовского, прерывая его аплодисментами, часто становящимися «бурными и продолжительными» и «переходящими в овацию».
И за этот час Лаврентий Павлович Берия сделал для себя несколько отметок.
Если кому-то не нравится новая политика партии и люди, ее продвигающие, тем хуже для этих «кого-то»…
— Эй, Леня! Леня! Васильев! — Наконец майор услышал зовущего его Шимазина и повернул голову.
— Чего такое? — спросил он у однополчанина, терпеливо дождавшись, пока тот проберется через наполнявшую перрон толпу солдат.
— Вы когда грузитесь?
— Да сейчас, собственно, и грузимся. А что?
— Да мне в штабе ничего не объяснили, сказали что-то вроде: «планы поменялись, грузи батальон», а куда, чего, когда — ничего не сказали. Попробовал ломануться к полковнику, а у того сам Малиновский…
— Послал?
— Ага. Вежливо так. — Терентий удрученно развел руками.
— А вот не фига было утренний сбор пропускать! — Васильев погрозил другу пальцем.
— Да я же по уважительной причине. — Скептический взгляд Леонида был вполне объясним, учитывая, что Шимазин был большой любитель женщин, и пропуск хорошенькой особы слабого пола мимо своего обаяния считал чем-то вроде преступления.
— И сколько лет этой самой причине? И каков цвет ее волос и глаз?
— Черт его знает. Лет где-то около сорока, волосы светлые, а глаза… ну не знаю, я не рассматривал.
— ??? Это… в смысле… ты сейчас вообще о чем? Ты чего, решил перейти на женщин постарше? Молоденькие больше не устраивают?
— А кто вообще сказал, что это была женщина? — предельно серьезным тоном поинтересовался Шимазин. После чего, глядя на выражение лица Леонида, расхохотался. — Нет, Лень, тебе точно надо срочно бабу найти. А то у тебя в башке черт знает что творится. Я у немецкого полковника документы забирал, насчет там передачи комендатуры нам и все такое.
— И ведь подловил, стервец. Ладно уж, чего там.
— Так чего за галиматья с переводом?
— А, ну да. Нас в Утрехт перебрасывают, всей дивизией. — Васильев пожал плечами.
— С какого? Вроде ж мы должны были тут стоять? — Терентий недоуменно посмотрел на товарища.
— Да понятия не имею. Наверное, чтобы пугнуть «союзничков». Ты последнюю статью в «Правде» про выступления Сталина, Рокоссовского и Молотова читал?
— Ну да. Чего, думаешь, после вздрючки немчуры нам теперь и англичашек с их уолл-стритовскими боссами погонять придется? — Шимазин машинально потянулся к кобуре.
— Да не, вряд ли. Их япошки так гоняют, что им по-любому не до нас.
— А смысл тогда в этих перебросках? Думаешь, мы по их душонки придем, так сказать, в превентивном порядке?