999. Имя зверя
Шрифт:
— И что сказал доктор?
— Он думает, что она была изнасилована. Груди разрезаны сверху донизу.
— О Боже мой!
— Ага. И еще кое-что похуже. Доктор не был уверен, но когда он ее всю осмотрел, вскрыл, проверил легкие, он сказал, что ее, может, утопили в реке еще живой, ее унесло течением, а через день примерно — почти наверняка сам убийца — прошел по берегу, нашел ее то ли случайно, то ли намеренно и привязал к дереву ежевикой.
— Кто мог такое сделать?
— Не знаю. Даже понятия не имею.
— А доктор ее знал?
— Нет, но он привез цветного проповедника,
— Так что никто не догадывается, кто мог это сделать?
— Никому до этого ни малейшего дела нет, Мэрилин. Никому. Среди цветных она мало кому интересна, а белые силы охраны правопорядка быстро дали мне понять, что я вышел за пределы своей юрисдикции. Или, как они это сформулировали: «О своих ниггерах мы заботимся сами». То есть не заботятся о них вообще.
— Если это вне твоей юрисдикции, тебе придется это дело оставить.
— Привезти ее в Мишн-Крик — это было вне моей юрисдикции, а место, где ее нашли, — вполне в моей юрисдикции. Тамошняя полиция считает, что сюда проездом заскочили железнодорожные бродяги, поразвлеклись с нею, сбросили в реку и вспрыгнули на следующий поезд. Может, они и правы. Но если так, зачем привязывать ее к дереву?
— А не мог это сделать кто-то другой?
— Может быть, но мне сильно не нравится мысль, что в мире есть такая жестокость. А кроме того, я не верю. Я думаю, что ее убил и выставил на обозрение один и тот же человек. Я малость порыскал, пока был в Мишн-Крик. У меня там есть знакомый газетчик, Кэл Филдс.
— Это тот пожилой, у которого жена молодая? Такая горячая красотка?
— Он самый. Хороший мужик. Кстати, жена его сбежала с барабанщиком. А Кэлу все равно. У него уже новая подружка. Но вот то, что он мне рассказал, было интересно. А рассказал он, что это за полтора года третье убийство в округе. Он в газетах о них не писал, главным образом потому что убийства были зверские, но еще и потому, что убивали оба раза цветных, а его читателям на убийство цветных наплевать. Одно случилось здесь в Мишн-Крик. Тело женщины нашли в большой сухой дренажной трубе возле реки. У нее ноги были сломаны, загнуты вверх и привязаны к голове.
— Боже мой!
— Кэл сказал, что о другом до него дошли только слухи. Он дал мне имя редактора газеты для цветных. Я к нему пошел и поговорил — зовут его Макс Грин. Они дали отчет о происшествии. Он мне показал номер с той статьей. Первая была убита, в январе прошлого года, чуть выше по реке от Мишн-Крик. Ее тоже нашли в реке. У нее были вырезаны половые органы и вставлены ей в рот.
— Боже мой! Но ведь между этими убийствами прошли месяцы. Это же не может быть один и тот же человек?
— Надеюсь, что может. Не хочется мне думать, что тут бродят два или три таких. Выставляет тела на обозрение и совершает с ними что-нибудь невыносимо позорное. Думаю, это один и тот же человек. Грин высказал мнение, что убийца любит с ними кончать, топя в реке. Даже та, которую нашли в дренажной трубе, лежала в воде. А полиция тамошняя, наверное, права насчет того, что этот тип ездит по железной дороге. Каждое такое место было возле рельсов, поблизости к полустаночкам с забегаловкой и рабочими девицами. Но это не значит, что это бродяга или вообще человек, который много ездит. Может, он на поездах ездит только на место убийства.
— А что с тем телом, которое нашел Гарри? Кто его взял?
— Никто. Лапонька, я заплатил, чтобы ее там похоронили на цветном кладбище. Я знаю, что денег у нас нет, но…
— Ш-ш! Ты все правильно сделал.
Они затихли, я перекатился на спину и стал смотреть в потолок. Стоило мне закрыть глаза, и я видел тело женщины, разваленное и распухшее, привязанное стеблями и колючками. И видел яркие глаза и белые зубы на темном лице рогатого Козлонога. Вспоминал, как обернулся через плечо и увидел Козлонога, стоящего в тени посередине лесной тропы, глядящего мне вслед.
Наконец в мыслях я добрался до дороги и тогда заснул.
Через какое-то время наша с Томом жизнь вернулась к норме. Время — оно такое. Особенно в молодости. Оно много что может вылечить; а чего не может, то забывается, или хотя бы отодвигается назад и только иногда всплывает — это вот когда мне время от времени по ночам вспоминалось, как раз перед тем, как заснуть. И наконец все это стало просто давним воспоминанием.
Папа немножко поискал Козлонога, но кроме нескольких следов под берегом и признаков, что кто-то там бродил, ничего не нашел. Но я слышал, как он рассказывал маме про ощущение, будто за ним кто-то следит, и он решил, что этот кто-то знает лес не хуже зверя.
Но необходимость зарабатывать на жизнь отменила все расследования, да и все равно мой папа был следователь никакой. Он был всего лишь констебль маленького городка, доставляющий судебные повестки и выезжающий к мертвым телам с мировым судьей. А если тела цветные, то без мирового судьи. Так что со временем убийство и Козлоног ушли в прошлое.
К осени Тоби уже начал снова ходить. Спина у него оказалась не сломанной, но были поражены нервы конечностей. Полностью он так и не оправился, но ходил, хотя и скованно, лишь по временам по непонятной причине задние ноги у него отнимались, и он их волочил. А вообще он почти все время ходить мог и даже бегал, прихрамывая и не быстро. Зато все равно оставался лучшей собакой по белке в наших местах.
В конце октября, за неделю до Хэллоуина, когда в воздухе стало прохладно, ночи прояснились и подморозились, а луна висела в небе тыквой, мы с Томом заигрались допоздна, гоняясь за светлячками и друг за другом. Папа уехал по своим констебльским делам, мама шила в доме, а когда мы с Томом наигрались, мы сели под деревом и стали болтать о том о сем и вдруг замолкли от ощущения какого-то холода. Не знаю, есть ли вообще у человека такое чувство. Может быть, просто какие-то мелочи, которые замечаешь, не осознавая. Что-то, услышанное за словами разговора. Но на самом деле это было то чувство, о котором говорил папа, — чувство, будто за тобой следят.