А было так… Семидесятые: анфас и профиль
Шрифт:
В идеалы коммунизма, партии верили всерьез разве, что люди типа моей бабушки – старой большевички, доброй, но не слишком просвещенной и восприимчивой к изменениям жизни. Думаю, что в самых верхах последним убежденным коммунистом был Андропов. КПСС, действительно, управляла всем – от экономики до идеологии. Но делала это все более неуклюже и неумело, порой, очень грубо и жестоко, но все чаще, скорее – спустя рукава, опять же «для галочки». Как таковая ненависть к партии была лишь у немногих убежденных диссидентов. В массовом же сознание партия занимала не много места. Ее просто сторонились, старались не связываться, обходить стороной. Вступали же туда, часто, даже не из-за карьеры (хотя некоторые откровенно для нее), а потому, что в определенных кругах и в определенных условиях (например, в армии, на крупных заводах) так просто было принято.
Хорошо запомнил разговор двух мужиков в пивном зале в центре Москвы,
К комсомолу, в котором прибывали практически все от 14 до 28 лет, вообще, относились без идеологической окраски (понятно, речь не о редких, все-таки, активистах и выросших из них комсомольских функционерах) и вовсе, как к детской болезни, типа свинки или кори. Что, в общем-то, было вполне справедливо: возрастное – переболеем.
Официальная советская мифология, то есть – то, что должно было объединять эту самую общность – «советский народ», о создании которой, вроде бы, так пеклась власть (она – общность, кстати, действительно, состоялась, только не совсем такая, как планировали) тускнела; а потом и начала активно, буквально на глазах, рассыпаться именно в семидесятые. Куда же уходила нормальная человеческая энергия, что заменяло людям веру в славное прошлое, светлое настоящее и еще более радостное будущее? Конечно же – личное!
Именно уход от общественного в личное (а, значит, в общем-то – и от мифологии), эдакий советский экзистенциализм – во многом, определял тренды семидесятых, особенно второй их половины. А заодно, конечно, и следующей эпохи. Но началось все, конечно, еще раньше.
Предельно четко написал об этом мыслитель, историк, политолог Юрий Пивоваров: «Все начало ломаться в прекрасных (после 1953-го) пятидесятых. А в шестидесятых-семидесятых пошло-поехало. Массовое жилищное строительство с отдельными квартирами, довольно широкая возможность получить за городом клочок земли и построить незамысловатую дачу, чуть позже индивидуальный («диким путем» или образом, как тогда говорили) отдых, включая туризм в маленьких, своих, тесных компаниях, постоянно – несмотря ни на что – увеличивающаяся покупка личных автомобилей и пр., пр. привели к своеобразному советскому privacy. Возник новый личностно-приватный мир, включающий в себя элементы выбора, свободы, повышенных стандартов потребления (причем, не только материального характера). Появление миллионов и миллионов подобных людей означало смертельный приговор Русской Системе в ее коммунистическом изводе».
Все абсолютно верно! О росте благосостояния и его влиянии на духовную и общественную жизнь семидесятых мы еще поговорим отдельно и подробно. А пока нам особенно важно, что несмотря (а, скорее – благодаря) на давление идеологии, мощь соответствующих органов и матерое лицемерие партийных чиновников (тех самых – из «ЧП районного масштаба»), люди стремительно уходили от идеологии и мифологии в свое – личное, индивидуальное. И именно эта тенденции, это направление даже не мысли, скорее, конечно – чувства, душевного порыва стали едва ли ни главной темой самых интересных, самых ярких и правдивых произведений эпохи. Люди не хотели больше ощущать себя деталями, винтиками и гаечками гигантской беспощадной машины. Да, и машина ведь была уже не та, что в романах Леонова. Впрочем, и авторов такой силы, берущихся за тему неукротимого хода этой машины в следующем поколении – не было.
Даже лучшие производственные фильмы – из тех, что можно было смотреть без смертельной тоски или действительно – хорошие, что тоже бывало, правда, куда реже, показывали не людей-функции, не популярные прежде типажи, скажем, увлеченного созиданием строителя, начальника-ретрограда, бюрократа – члена райкома и обязательно – спасителя увлеченного строителя – председателя обкома, а – более-менее нормальных людей с их человеческими характерами и страстями. Наглядный и яркий пример – картина Татьяны Лиозновой «Мы нижеподписавшиеся» (1981 г.). В банальном, в общем-то, производственном конфликте – комиссия не приняла из-за недоделок хлебозавод где-то в провинции – обобщения были уже совсем другими, да и герои – ни чета прежним. Получалось, что и сам производственный конфликт, и способы его решения во многом (хотя, конечно, не во всем – система еще жила, из последних сил продолжая коверкать людей) определялись, не ходом неумолимой машины, а живыми человеческими характерами. А самый сильный характер, кстати, как раз у Леонида Шиндина (актер Леонид Куравлев) – человека порывистого, горячего, невыдержанного. Он выпадает из нормальной производственной среды, из нерушимой еще вчера конструкции, поскольку пытается
Такой персонаж – новый советский юродивый, не то чтоб очень уж сильный, чаще – обыкновенный, но никак не укладывающийся в десятилетиями существующие схемы и правила, вообще – один из главных типажей лучших книг и фильмов семидесятых. У него могло быть несколько лиц, но вполне четко прорисованных.
Такой герой мог быть «маленьким советским человеком», как персонажи Эльдара Рязанова в картине «Ирония судьбы, или С легким паром» (1975 г.) или в «Служебном романе» (1977 г.). Главные герои этих фильмов живут, конечно, по общим правилам; но их присутствие в общественном – старательно и предельно минимизировано, а нерастраченная, а скорее даже и сэкономленная энергия, направлена на индивидуальное – нормальную человеческую дружбу и любовь.
Характерный пример в этом контексте – и первый советский сериал (тогда такие называли телевизионными спектаклями, поскольку снято все было в павильонах), написанный романтиком – талантливым поэтом, писателем, художником, отцом советской бардовской песни Михаилом Анчаровым – «День за днем». От обычных многосерийных фильмов этот сериал, стартовавший в 1971-м, отличало, по признанию самого Анчарова, отсутствие четкого сценария на все серии. Анчаров придумывал следующую серию, и только тогда актеры узнавали: что им дальше играть. То есть, по сути, «День за днем» стал первой советской работой, сделанной по типу западной мыльной оперы. Но главное не в этом. В истории, написанной Анчаровым, все происходило в обычной московской коммунальной квартире. Ее обитатели решали свои простые, человеческие, житейские проблемы. И жизнь героев шла почти без привязки к грандиозным событиям и свершениям социализма – жизни заводов, фабрик и колхозов. Все это, конечно, подразумевалось – герои, конечно, работали, но где-то там – в стороне, за кадром. И общественное, так или иначе, не выглядело главным в их жизни. Жили в квартире и ветеран войны – художник, и стареющая ткачиха, и шофер-пенсионер. Фигурировали в сериале и люди иных, самых разных профессий. Но их профессия и рабочие дела были, все же, лишь фоном, причем довольно удаленным, для нормальных человеческих, житейских отношений, в которых главными были иные, нежели перевыполнение плана и повышение по службе, ценности. А ценности эти вполне, кстати, в духе всей романтики Анчарова: честность, порядочность, дружба, любовь, доброта.
Второй вариант советского индивидуалиста семидесятых существовал в нескольких, но очень близких друг к другу, модификациях. Этот индивидуум, например, тонул в провинциальной тоске, в алкоголе и самоуничтожительном цинизме, как Зилов из замечательной пьесы Александра Вампилова «Утиная охота» (1967 г.) и снятого по ней фильма «Отпуск в сентябре» Виталия Мельникова (1979 г.). У этой картины, кстати, очень символичная для эпохи судьба. Фильм – один из тех, что наиболее правдиво, мощно и беспощадно подводил итоги семидесятых, да и всей, в общем-то, советской истории, положили на полку. Премьера состоялась лишь в 1987 г. А сыгравший Зилова Олег Даль – грандиозно талантливый, тонкий, ранимый и сильно пьющий человек – один из самых ярких актеров семидесятых, так и не дожил до выхода картины. Жизнь, как известно не только умеет влиять на искусство, но часто, а скорее – чаще следует за ним. Особенно в России, и особенно в такие переломные, изломанные времена, как семидесятные.
Еще одна вариации на тему героя поколения – два Сергея из «Полетов во сне и наяву» Романа Балаяна (1982 г.) и из картины «В четверг и больше никогда» (1977 г.) Анатолия Эфроса. Фильмы разделяют пять лет и, думаю, их герои не случайно имеют одно имя. И уж точно не случайно Зилова из фильма Мельникова и эфросовского Сергея сыграл именно Олег Даль. Его лицо, его глаза, его голос, его артистическая манера, стали знаковыми для эпохи позднего застоя.
Для таких – типичных советских персонажей конца семидесятых навязчивым, навивающим в лучшем случае тоску мифом, стали уже не только советские символы и устои. Разладилось и все остальное: работа, отношения с близкими родственниками – забытыми, брошенными матерями, детьми, давно нелюбимыми женами, бывшими друзьями. Развалилось, рассыпалось и само понятие любовь. В общем – все, на чем держится нормальная жизнь. Подобные герои позднего застоя и в кино, и в литературе, и в жизни увязли в лживом, потерявшим общественные и просто человеческие ориентиры, извращенном и развращенном мире. Как не мудрено увязнуть в грязи, окружающей типовую новостройку, в которой на далекой тоскливой городской окраине получил квартиру вампиловский Зилов. Бесконечная жидкая или вязкая грязь вокруг строек на окраинных городских пустырях это, кстати – тоже одна из реальных, знакомых поколению семидесятых, типичных примет тех лет.