А было так… Семидесятые: анфас и профиль
Шрифт:
Ну, а когда же семидесятые закончились, а восьмидесятые, как говорил Михаил Козаков в «Покровских воротах» проросли? С этим – чуть посложнее. Может быть, эпоха завершилась вместе с закрытием московской Олимпиады 1980-го – последним триумфом (опять же очень условным, поскольку главное спортивное событие окончательно отделило СССР от Запада, бойкотировавшего игры) СССР? А ведь, в определенном смысле, семидесятые надломились уже в конце 1979-го – с вводом наших войск в Афганистан. Именно война – бессмысленная и бесславная, которая там началась, для многих стала знаком начала конца могущественной, вроде бы, еще империи. Приход к власти многолетнего властителя КГБ и одного из главных борцов с инакомыслием в любом проявлении – Юрия Андропова, сбитый советскими ПВО в сентябре 1983-м корейский гражданский «Боинг», уж точно – фактически похоронили несмелые, но все же заметные в эпоху Брежнева, даже при все усиливающемся идеологическом гнете внутри страны, ростки так называемой разрядки – улучшения
Можно остановиться на любой из этих дат и на любом из этих событий и это будет почти одинаково справедливо. Изменения, конечно, происходили постепенно, надлом «золотого века» и развитого социализма произошел не единовременно, а в несколько приемов – иногда очень заметных, как начало афганской войны; иной же раз, с точки зрения устойчивости системы – вроде бы и совсем не опасных – как смерть Брежнева. Но перестройка, которую мы привыкли называть горбачевской, «с точки зрения Клио», как сказал бы Гумилев, по сути, началась далеко не в 1985-м. А все же – утром 10 ноября 1982-го, когда в своем загородном доме не проснулся уставший и ослабевший 75-летний генсек – символ советской устойчивости и стабильности. Хорошо помню, что в воздухе что-то изменилось. Нет, мало кто предвидел тогда перестройку, в том смысле в котором мы теперь употребляем этот термин; но то, что будет что-то другое – непонятное и вряд ли радостное почувствовали тогда многие.
То, что стало происходить потом – от андроповской свирепой и бессмысленной борьбы за трудовую дисциплину с облавами в магазинах и парикмахерских, до горбачевской битвы с виноградниками, затеянной во имя искоренения, действительно, катастрофически разросшегося пьянства, оказалось и страшным, и смешным одновременно. И, главное – окончательно уже вышло за рамки той – предыдущей эпохи и реалиями жизни, и главное – духом.
Советский миф (о мифологии семидесятых, которая составляет одну из основных черт той эпохи, будем говорить подробно и не раз) в начале восьмидесятых перешел в некую новую стадию. Превратив «трагедию в фарс», как пусть и по другому поводу, сказано в прощании с более ранней эпохой – оттепелью, хотя отчасти и с семидесятыми тоже – фильме «Покровские ворота» Михал Михалыча Козакова. Кстати, комедия эта стала наряду с лучшими картинами Рязанова и Данелии, одной из эпохальных. Ведь смех, вообще, кухонные анекдоты и, в меньшей степени – всегда подцензурные, но более или менее удачные, порой, монологи советских юмористов (типично отечественное, кстати, явление, особенно бурно расцветшее тоже в семидесятые), в частности – чем дальше, тем больше стал едва ли, ни единственным способом существования, выживания в той – позднесоветской жизни.
Ну, а еще потом – в конце восьмидесятых случилось то, о чем спорят и будут спорить еще много-много лет. Но мы здесь остановимся, наконец-то зафиксировав примерные временные рамки этой книги: август 1968-го – ноябрь 1982-го. Хотя конечно, нам часто придется заглядывать и чуть подальше – в андроповскую, а отчасти даже и в черненковскую эпоху.
Разобравшись со временем, и совсем уж точно зная место, в котором разворачивается действие этой книги, попробуем определиться с куда более сложным вопросом: чем будем мерить эпоху? Что ее определяет?
С одной стороны, семидесятые, как не называй их застойными, характеризовались и мощным развитием промышленности, техники, огромными стройками. Найти внушительный список заводов, фабрик и газопроводов, сооруженных именно в брежневскую эпоху, при современном развитии информационных технологий и при желании – совсем не сложно. Но любое время, все-таки, характеризует не только «бытие», но и «сознание». Они, конечно, связаны. Но культурный слой времени – литература, музыка, театр кино, наконец – фольклор дают, часто, не менее важную, а отчасти даже и более объективную картину. Совершенно очевидно, что повседневную, в том числе и духовную (или бездуховную, это уж – как у кого) жизнь людей, определяли не только, а часто и не столько великие стройки. А простой, «низкий» быт, который, правда как ни крути, составляет причудливую взаимосвязь с «высокой» жизнью тех самых заводов, фабрик и колхозных полей. Скажем, семидесятые это реальный и интенсивный рост благосостояния (несмотря на то, что само словосочетание было откровенно пропагандистским и набило тогда оскомину), и – большая, чем прежде открытость границ, хотя и не сравнимая, конечно, с нынешней. Но одновременно в список «низкого» непременно входит и то, что особенно ярко и достоверно, хотя конечно и совсем «ненаучно», рисует время: во что люди одевались, что ели и пили, в каких магазинах и что покупали, сколько платили. Эти «мелочи жизни» не только составляют огромный и важный пласт нашей жизни, но так или иначе, влияют на то, что мы называем культурой и духом эпохи.
Яркий пример двух подходов к истории, пусть и не относящийся напрямую к нашей теме – увлекающая сегодня очень и очень многих тема военной истории. Измерения войны плацдармами, маршальскими
Или, скажем – ужасно модная ныне история кремлевских взаимоотношений и интриг с подробным описанием: кто кому и что сказал и что при этом на самом деле подумал. Обычно это еще и подкрепляется глубоким (или не очень) анализом: кто кого и как обманул в кабинетных и подковерных играх, кто был больше (а остальные, стало быть – меньше, а значит – «положительней») лицемером и тираном. Кто спорит: все эти кремлевские телодвижения влияли на человеческую жизнь. Но, так уж повелось в нашей стране, что во многом ее-таки – не определяли. И семидесятые в этом смысле – главные и даже определяющие голы в истории нашей страны. Именно тогда жизнь верхов и низов расходились все дальше и радикальней. В том числе поэтому, как это ни парадоксально звучит, семидесятые – время свободы. Горизонтальные, неформальные, человеческие связи со всеми их жизнеподдерживающими, но иногда конечно, и вполне уродливыми особенностями, заложенные еще в хрущевские времена, разрослись и развились, стали уже абсолютно неистребимыми именно в эпоху раннего, а особенно – в годы позднего застоя. А восьмидесятые и девяностые лишь довели все это до логического финала. Уж тут – как получилось, по-другому – не смогли.
А здесь попытаемся, все же, свести вместе и даже столкнуть самые разные: большие и маленькие, государственные и частные явления той жизни, руководствуясь простым, но уж больно четко и емко сформулированным еще Леонидом Парфеновым – автором замечательного телевизионного, а потом и книжного цикла «Намедни» принципом: «То, без чего нас невозможно представить, еще труднее – понять».
В этой книге нет цитат из архивных, государственных документов, статистических таблиц о выработке «чугуна и стали на душу населения в стране», о добыче нефти и газа, выпуске автомобилей. Нет здесь и протоколов совещаний партийных и государственных начальников. И уж, тем более, нет историй советских дворцовых интриг, мода на которые (и на истории, и на интриги!), возникшая по понятным причинам лет тридцать назад, никак не закончится, а даже приобретает новые, все более вульгарные, а иногда и совсем уродливые формы. Вместо этого – здесь, по возможности, собраны бытовые детали тех лет. А вместо ссылок на архивные документы – ссылки на книги, фильмы, спектакли семидесятых, а заодно – и некоторые вполне личные воспоминания. Ведь, в конце концов, вся человеческая история всегда завязана на личном; и только с этих позиций, в конечном итоге, и имеет смысл.
К слову, что касается, длинных выдержек из выступлений советских лидеров семидесятых на заседаниях Политбюро, которые нетрудно найти во многих книгах на бумаге или в сети, то они иллюстрируют, в основном, бедность языка наших лидеров, их боязнь четко, впрямую сформулировать и высказать свою точку зрения даже перед ближайшими коллегами. Ну и, конечно – еще одно свидетельство того, как страшно далеки они были от народа, от его жизни, существуя в совсем иной системе координат.
И еще немного об архивах и неких канонах «исторической науки». При всем, привитом с детства уважении к академической науке… Критерии, методы и принципы «настоящей истории» никто толково, по сей день, не сформулировал. Самые строгие исследователи обычно лишь намекают на некий скрытый, чуть ли не сакральный смысл методов исторических исследований. А потому, приведу, все-таки цитату, характеризующую труды историков классического, академического склада, из замечательной, очень умной книги «Русское настоящее и советское прошлое» интереснейшего современного мыслителя и, если уж на то пошло – еще и академика Юрия Пивоварова: «Их ошибка в том, что они хотят понять «историю» на основе фактов, документов, археологии. Но «история» снимается культурой, которая ни в коей мере не является «надстройкой». Культура всегда в автономном плавании. Она все то, что преодолевает «базис» (не в марксистском, конечно смысле)».
И еще из Пивоварова: «Наше общество с ХIХ в., когда родилась русская литература, состоит из людей, родившихся в воображении литераторов (а теперь еще и кинематографистов! С.К.). Настоящая социология отечественного социума возможна на основе (и исходя из) этой типологии. Это касается и таких наук, как история, политология, экономика, право, философия. Они невозможны вне той России и тех русских, что созданы от Фонвизина до Зиновьева».
То есть, развивая Пивоварова: для нас важно, что эпоха не только создала Высоцкого, Тарковского, Окуджаву, Трифонова, Вампилова, но и то, что именно они построили, создали те семидесятые, о которых мы и поговорим.