А-Два
Шрифт:
«Эвон какой!» - осудили собравшиеся. «Вещь-то отличная, столичная, цены немалой, а он ее вот так!»
В общем, толпа утратила и без того невеликий интерес, и принялась расходиться.
Сила Железнов-Каменистый, предпочитавший, впрочем, куда более громкое и интересное «Тигр Восстания» (так его называли только самые близкие соратники, нечастые возлюбленные, и, разумеется, он сам), решительно отказывался понимать суть происходящего.
Действовал он строго по наставлению, полученному несколько лет назад по ту сторону Большой Соленой Воды: взобрался на самую высокую доступную точку, принял
Устройство это обладало свойствами, жизненно необходимыми в работе того, кто сам себя назначил главным агитатором молодой Советской Республики. После того, как устройство выходило на рабочий режим (то есть, качественно нагревалось и начинало мелко дрожать), ему, Силе, можно было говорить все, что угодно: кричать, ругаться по матушке, петь гимны восходящему солнцу или даже славить бывшего царя со всеми присными последнего.
Любая чушь, ересь и бессмыслица, сказанная в такой ситуации достаточно громко, зажигала в простецах истинный революционный задор, а в таком состоянии он, Сила Любимович, мог внушить окружающим вообще все, что угодно. К некоторой чести агитатора, примерно в половине случаев внушенное действительно шло на пользу грамотно используемой революции.
Самое главное же было в том, что применяемая методика не требовала пассов магическим жезлом, и, соответственно, не вызывала никаких подозрений нужного толка у подвергаемых воздействию.
Ни грамотная методика, ни умная техника до сей поры сбоев не давали: Сила Железнов-Каменистый добивался от собравшихся всего, чего хотел, одаривал, для вещественного закрепления методики, наиболее ярких и громких новых последователей зачарованными подарками (портсигарами, именными часами, дешевыми револьверами, коих в специальном вагоне хранились многие сотни штук) и следовал дальше, на Восток, стремясь опередить товарищей-конкурентов и охватить властью и влиянием как можно большую территорию.
Теперь же что-то явно шло не так: население не просто не реагировало на специальное поведение умелого и технически оснащенного оратора правильно — оно не реагировало примерно никак.
Тигр Восстания пошел на крайние меры: выкрутил бронзовый барашек до упора (пять оборотов вместо одного), и принялся орать еще громче, надсадно терзая связки. Зримый эффект появился: население взволновалось и перестало расходиться. Лицом к паровозу, тендеру и Силе Любимовичу стали поворачиваться даже те, кто почти ушел с маленькой привокзальной площади.
Агитатор немного успокоился: все наконец-то пошло так, как надо. Вот уже вздымались первые мозолистые кулаки, вот раскрылись в гневном, но пока беззвучном, крике рты, вот кто-то крикнул: «Веди нас, Тигр!»…
Гром выстрела крупного винтовочного калибра собравшиеся услышали секундой позже: сначала все увидели, как ставший таким понятным, родным и правильным полугоблин сломался пополам: верхнюю часть туловища вместе с взъерошенной головой, модным пенсне и кожаной курткой унесло назад, и уронило по ту сторону стальной гусеницы бронепоезда. Ноги, обутые, как оказалось, в кавалерийские галифе и щегольские сапоги, еще несколько мгновений стояли, как бы удивляясь произошедшему, но потом и они упали
Морок спал, и народ резво разбежался в разные стороны. Особо медленные норовили спрятаться за предметами, вовсе для того не подходящими — парой декоративного вида деревьев, решетчатым основанием водяного бака и просто друг за другом. Самые бодрые, и, возможно, умные, предпочли воздвигнуть между собой и очевидной опасностью более вменяемую преграду — расстояние и зигзагообразный бег. Застучало что-то громкое.
Это ожили пулеметные башенки, густо натыканные поверх блиндированных вагонов, и ничего хорошего от них, этих башенок, ждать не приходилось.
Снова сказал свое слово одинокий крупный калибр: самая ближняя к беззащитному населению башенка лишилась броневого колпака, установленного внутри пулемета и верхней половины туловища пулеметчика: невидимому, покамест, стрелку явно нравилось и удавалось стрелять в центр торса, вызывая критические повреждения.
Легла поверх голов очередь: то ли пристрелочная, то ли наводчик пулемета неправильно выкрутил винт вертикальной наводки. Снова грянул рукотворный гром, отправляя в небытие еще один пулеметный расчет вместе с пулеметом. Бестолково шевельнулось рыло короткого поездного орудия: канониру пока было непонятно, куда стрелять.
Откуда-то из далекого далека, в которое сейчас смотрел хищный нос переднего тяжелого паровоза, послышалось пение, негромкое, но торжественное. Оставшиеся пулеметы вдруг перестали водить хищными рылами водяных охладителей, да и вовсе замерли. Бронепоезд немедленно заволокло невероятно быстро сгустившимся и чудовищно плотным туманом.
Изнутри тумана слышались звуки странные и страшные: будто кто-то огромный вскрывает циклопическим консервным ножом броневые банки, достает изнутри банок человеческие сардины и пожирает их, громко чавкая. Сардины при этом орали ужасными голосами и пытались то ли отбиваться, то ли отстреливаться, но без особенного успеха.
Вскоре звуки прекратились, и замершая в ужасе полуразбежавшаяся толпа вновь принялась шевелиться. Внезапным порывом ветра унесло туман: то, что предстало взорам собравшихся, напоминало бронепоезд только самой нижней своей частью, то есть — колесными парами. Все остальное утратило форму и расцветилось разнообразными пятнами неприятного происхождения.
Двумя часами позже, когда остатки бронепоезда ловко затолкали на запасный путь, сами пути окатили водой из пожарного брандспойта, а население разошлось по своим делам, в здании вокзала сидели и беседовали трое.
– Вы правильно поступили, товарищ Лысый, - сообщил самый старший из собравшихся, одетый явным холмовым волхвом.
– Команда дежурного бру не успевала совсем чуть-чуть, страшно представить, что бы случилось, если бы гоблин успел взять под контроль хотя бы треть толпы! И ружье Ваше… Что-то новое, передовое?
– Никак нет, - смутился молодой, почти юный, ши, одетый унтером тридцать восьмого пехотного Тобольского генерала графа Милорадовича полка, правда, со споротыми погонами.
– Отцово то крепостное ружье, конструкции капитана Гуниуса, восемнадцать линий калибр, от того и стрелял нечасто и с опаской, даром, что ружье, все-таки, казнозарядное.