А фронт был далеко
Шрифт:
…Зима понемногу добавляла снега, день ото дня набирали крепость морозы, скрашивая утренники мохнатыми куржаками — зимними инеями.
К Афоне забежал Петрусь.
— Здорово, Петро! Как раз к чайку поспел, — приветливо встретил его Афоня. — А у меня пареная калина есть: чистое варенье!
— Да нет, — смутился Петрусь. — Погреться я. Хорошо у вас, тепло.
— А дома-то холодно, что ли?
— Холодно. Дров почти нет. Уголь срезали, полтонны дали на всех. А зима-то впереди.
— Верно, впереди.
Афоня подвинул к Петрусю кружку, сам положил
— В пальто дома тоже не холодно. Только домашние задания выполнять трудно. Руки мерзнут.
— А ты часок-другой похлопочи, дров-то сам и припаси. Вот и будет тепло.
— Где их возьмешь? Все мерзнут. Даже в школе в пальто разрешили сидеть.
— А мы обманем зиму-то, не трусь, Петро. Завтра после школы прибегай ко мне, удумал я штуку одну. Только сани захвати.
На другой день Петрусь явился не один, а с двумя мальчиками. У всех были санки.
— Артель целую собрал. Молодец! — весело встретил их Афоня. Он уже был готов: подпоясал полушубок веревкой, шею повязал по воротнику стареньким шарфом, держал в руке большие собачьи рукавицы.
— Эдик и Глеб из Москвы приехали, — знакомил Петрусь товарищей с Афоней. — Больше недели здесь живут. Тоже мерзнут.
— Погодите, нынче все согреемся.
Опираясь на суковатую палку, возглавляя ребячий обоз, Афоня шествовал по Купавиной. Переставшие всему удивляться, купавинцы невольно останавливались: никто из них не видел, чтобы когда-то Афоня зимой отправлялся в путь дальше, чем до конторы орса, где он каждые полмесяца получал получку. Женщины смотрели вслед и по-доброму объясняли:
— Христовый, опять чего-то удумал, дай бог ему здоровья! Никак на какое-то дело налаживает ребят. Сам на трех ногах едва-едва, а все с ними, все с ними.
Возле бани Афоня повернул в сторону березовой рощи. И удивился:
— Кто-то опередил нас, ребята. Глядите, дорожка протоптана.
— А здесь хоронят, — просто объяснил Петрусь.
— Кого хоронят?! — удивился Афоня.
— А всех, кого придется, — говорил Петрусь. — Только вчера какого-то дяденьку закопали: умер на станции. Проезжий.
— Вон что…
Больше Афоня не спрашивал. Тихонько шагал вперед. Березовая роща безмолвствовала. Высокие березы в одиночку и кучками стояли недвижно, боясь пошевелиться под пуховым покровом куржака. Росли они в роще редко, и, видимо, у каждой была своя судьба. Иные тянулись в небо, тесно прижавшись друг к другу. Другие от самого комля криво отстранялись в сторону, словно повздорили еще в молодости и за долгую жизнь так и не помирились, вынужденные до конца дней своих жить в неласковом соседстве. Еще больше отличались друг от друга одиночки. Вон ту когда-то пригнул ветер к земле, потому что дальше всех без спроса выбежала на поляну. И она, перепуганная, почти по самой земле стлала свой ствол, только потом насмелилась, упрямо устремилась вверх. А недалеко от нее такую же непослушную ветер надломил в сердцах. Но она справилась с увечьем: рану затянуло некрасивой большой шишкой-опухолью. И хоть ствол сильно искривило, она жила, как живут горбуньи, перестав сетовать на свою судьбу. Были и гордые одиночки красавцы. Устояли в свое время. Живут, не стесняясь местом, но и этих берут годы, незаметно подкрадывается старость: зеленые плети их давно тянутся к земле и по осени сбрасывают лист еще быстрее, чем другие.
Снежная тропка вывела путников на небольшую полянку, на которой рядком, укутавшись снегом, обозначая себя невысокими столбиками и крестиками, притихло до десятка холмиков.
— Все приезжие? — тихо спросил Афоня Петруся.
— Все.
Афоня снял шапку, задумавшись, постоял с минуту, потом заторопился:
— Теперь без дороги пойдем, ребятки. Собирайте силушку.
За рощей начинались болотники. Афоня вел ребят высокими взгорками, где снегу было меньше и шагалось легче. Через час добрались до леса. Почти у самой опушки спутники запутались в чаще, с хрустом и треском проваливаясь в снег.
— Вот вам и дрова, молодцы!
Афоня выдернул из-под неглубокого снега засохшую чащину, отряхнул ее, ловко обломал сухие сучки, на самые длинные и толстые наступал ногой, ломая на несколько частей, и тут же укладывал на санки.
Ребята сразу сообразили, что к чему. Подшучивая друг над другом, они весело принялись за работу. Не прошло и получаса, как три возка чащи, крепко стянутые веревками, были готовы. Связал Афоня охапку и для себя.
— А волки здесь есть? — спросил Глеб.
— Для них еще пора не пришла. Они потом загуляют, — ответил Афоня. — А пока можно без опаски ходить.
Возвращались усталые.
— Теперь каждый день ходить буду, — сказал Петрусь.
— И мы, — отозвались Эдик и Глеб.
А на следующий день мимо Афониной сторожки прошествовал целый санный поезд. Десятка два ребятишек, которых по Афониному совету возглавлял Васька Полыхаев, отправились в лес.
Васька повесил через плечо смотанную веревку. Сообщил:
— Сегодня их подальше поведу. Сухие сучки сосновые научу петлей обламывать.
— И то дело! — похвалил Афоня и наказал: — Только не растеряй городских-то кавалеров.
— Никуда не деваются!
— Не потеряемся! — разноголосьем откликнулась ребячья стая.
Смотрели на ребятишек купавинцы и радовались: до чего же добрые мужики растут, в нужде только и разглядели, какие они помощники. И будто по пути забегали на минутку к Афоне, кто с котелком картошки, кто с двумя-тремя луковками, а кто и оставлял целую чашку гороха.
Ребячьего наставника и дружка не забывали.
…Недолго баловала зима ясными днями. Враз засвистела шальными ветрами, завьюжила беспросветными снегопадами, перехватила метровыми сугробами дороги, завалила лесную чащу до неприступности. И тогда посоветовал Афоня Петрусю взять ведро и сходить на станцию.
— Только днем иди, а то под поезд угодишь, — наказывал он. — Пойдешь между путями и увидишь комочки каменного угля. Много их с платформ-то сваливается: не заметишь, как наберешь.