А как там дела?
Шрифт:
* * *
На белом песке я увидел ее следы. Какое изящество. Верх совершенства. Я представил, как она шла по берегу моря и смотрела на волны. Как они набегали одна на другую, боролись друг с другом, побеждали и сдавались. Она шла чуть выше границы, за которой властвовало море, шла по сухому белому песку. Сколько часов назад она прошла здесь? Может быть, только что… О чем она думала, когда смотрела на море? О том, как быстро течет время? Или, наоборот, как невыносимо долго стоит на месте. О том, что за этим морем снова берег… О цвете воды? О том, какая вода холодная? О силе моря? Как много букв о. Ей нравится эта буква? Похожа на целую планету. Нашу планету. Я разрешил ей гулять одной, смотреть на солнце, на звезды. И теперь она гуляет где-то без меня. Видит этот мир и о чем- то думает. Когда я купил ее, производитель дал годовую гарантию. В течение полугода она любила меня преданно и верно. Гарантия не закончилась, но к продавцу с претензией я обратиться не могу. Она ушла от меня.
* * *
Я люблю черный хлеб с селедкой, винегрет, соленые огурцы. Правда, люблю. Но не когда пьют. Не люблю пьющих. Сразу чувствую – чужие. Как будто кто на бейджике написал: «Нам не по пути». Люблю разламывать отрубную булку и намазывать на нее масло, класть сыр. Понятные простые движения, знакомые многим, так делали и предки. Одновременно обычно я читаю сообщения в мессенджере. Это предкам было явно незнакомо.
Он окликнул меня на улице, когда я остановился на тротуаре, чтобы ответить на сообщение. «Подержите, пожалуйста», – тихо сказал он, протягивая мне голубя. Маленький мальчик с белым голубем в руках. У мальчика были странные, точеные черты лица, строгий взгляд и усталые печальные глаза. Я взял голубя в руки. Он не сопротивлялся. Мальчик сказал с каким-то непонятным, странным акцентом: «Я только булку куплю» – и вбежал в ближайшую открытую дверь. Я смотрел на голубя с нескрываемым беспокойством. Не забьешься у меня вдруг, не вылетишь? Но мальчик уже был здесь. «Не бойтесь, – тихо сказал он, – он ручной», и мы втроем пошли до ближайшей скамейки. Мальчик разломил булку, растер кусок в руках до крошек и стал кормить птицу. «Почему вы думаете, что ваши предки не знают мессенджеры?», – так же тихо, как и раньше спросил он. «Это очевидно», – сказал я. «А если в далеком будущем кто-то не просто изобрел машину времени, но и преодолел “эффект бабочки”? Люди из прошлого смогли бы перейти в другие времена, прожить более счастливые жизни». «Нет, это невозможно», – сказал я. «Наука, друг мой, штука такая», – и я с иронией образованного человека и уверенного в себе взрослого посмотрел на мальчика. Мальчик внимательно посмотрел на меня. «Я работал подмастерьем в лавке сапожника, и сапожник чуть не забил меня до смерти. Меня спас машинист. Он мне показал все технические революции, сейчас – четвертая». «Машинист?» – спросил я. «Да, машинист. Машины времени. Он перебросил меня сюда. Я родился в 18 веке». «И много здесь таких машинистов?» – спросил я, не зная, как реагировать. Мальчик засмеялся. «Машинисты на то и машинисты, чтобы не сидеть на одном месте. Они путешествуют по спирали времени, нигде не оставаясь надолго. А голубь из 50-х. Он разрешил мне взять его. Если захотите переехать, – тихо сказал мальчик, – ищите своего машиниста или, если повезет, он сам найдет вас». Мальчик встал, засунул остатки булки себе в рот, посадил голубя на плечо и пошел по набережной, не оборачиваясь.
* * *
Такая тоска охватывает меня в поездах. Бегущие от войны женщины с маленькими детьми, предлагающие на троих выпить существа, в которых за толстым животом и сальными глазами не осталось ничего, что напоминало бы мужчину. Это странный ковчег, плетущийся со скоростью старого извозчика, едет по бедной, разоренной и уставшей стране, привыкшей к многовековому рабству, говорящей при случае «значит, мы это заслужили». Заслужили неочищенные перроны и грязные матрацы, окна, в которые с трудом проникает свет из-за многовековой пыли. «Вот двадцать лет так от войны езжу», – сказал сидящий напротив меня человек без родины, которой он плоть от плоти, без семьи, которая осталась где-то далеко. Он посмотрел и сказал: «У меня три девочки. Мал мала меньше, если я их, как себя, от земли оторву, как же они будут без языка, без корней? Но сейчас там такого нет, как раньше. Раньше на праздники из горных аулов спускались, а мы надевали белые наглаженные рубашки, праздник был. Сейчас такого нет. Я лесом занимался, – добавил он, – отцу помогал. Как же люди такое могут? Ведь вырубают леса по-страшному, все вырубят и все кинут, не вывезут, что плохое, сколько ж лет надо, чтобы потом новый лес вырос. Губят планету. И ее хотят уничтожить, и себя». В купе зашел начальник поезда: «Есть пожелания?» «Есть, – сказал я, – сойти на станции “Надежда”». «Нет такой станции», – сказал он. Попутчик улыбнулся и спросил: «А ты зачем едешь?» «На выставку», – сказал я. «На какую?» – спросил он. «Рыцарь отчаяния», – ответил я.
* * *
Завыла сирена, свет погас. Гек вскочил, нашел на стене выключатель и стукнул по нему. Темно. Сколько раз просил починить аварийку. Вытащил из кармана куртки фонарик, натянул ботинки и выбежал в коридор. Где-то здесь,
Когда я встретил Гека на одной из затерянных баз, он пододвинул ко мне стакан и сказал: «Не верь пыли! Понял? Никогда не верь пыли!»
* * *
«Зеленой дороги!» – прокричал знакомый хриплый голос в репродуктор. Второй машинист ничего не ответил. Он смотрел вперед и видел, как и я, только темноту. Я спросил его: «Ты как?». Он сказал: «Не хочу, чтобы голубей убили». Я ответил: «И я этого не хочу». Он снова посмотрел в темноту. «А если мы не доедем?» «Не доедем, значит», – сказал я. «Поезд должен доехать», – сказал второй машинист. «Значит, мы должны», – сказал я. «Только голубей бы сохранить». Я кивнул. Ему ехать по рельсам, которых нет, в город, который исчез тысячу лет назад, а он думает о голубях. Голубей должны были загрузить в вагон на станции назначения. Я положил руку на кнопку, поезд немного дернулся и тронулся. Впереди была только тьма. «Странное это чувство, когда едешь в никуда». «Пора бы тебе привыкнуть», – рассмеялся я. Он смутился: «Сотый рейс. Когда заберем людей, надо будет уйти на запасные пути. Если вороны следят за дорогой, лучше переждать». Я кивнул. О ком – о ком, а о воронах я думать не хотел. Мне хотелось спать. До первой стрелки поезд промчится 16 часов, потом отсчет 12 веков назад – займет минут пятнадцать, потом на полной скорости по двадцатому, забрать людей и обратно домой, домой. Ездил я по этой дороге ровно тысячу раз и никогда не думал о том, что может быть. Я должен был вести поезд. А что будет – этот вопрос я себе не задавал. На стрелке мелькнули зеленые огни – путь свободен, скоро тьма рассеется, появятся рельсы, потом станция, люди сядут в поезд, и я увезу их домой. Машинист – мирная профессия. Когда преодолеем поле воронья, я объявлю станцию назначения, сначала люди не поверят, это обычное дело, а потом… потом будет радость. Я вернусь домой, меня обнимут, и я буду долго пить чай с шоколадными пряниками. Я немного старомоден, но это простительно человеку 32 века.
* * *
Под ногами росла мята. Лесная, терпкая, самая настоящая. Я не хотел на нее наступать. Когда-то я заказывал чай с мятой в одной французской гостинице, помню, тогда у меня была трость и отличный цилиндр. Сейчас я был одет в шкуру варвара. Не думаю, что она сидела на мне так же элегантно, как фрак, но у меня не было выбора. Прошлая жизнь. Банкеты, танцы, развлечения, прекрасные дамы, кофе в кофейне. Нет, я не мечтаю об ушедшем. Отсутствие дождя, когда ночуешь на улице, сегодня для меня верх блаженства. Из жизни в жизнь не возьмешь с собой деньги. Из века в век не потащишь за собой матрас. А вот мяту, оказалось, вполне возможно.
* * *
Моросил дождь. Потом светило солнце. Потом лед стал уходить под воду, а я ел борщ и корюшку, жаренную в ореховой панировке. Давно я так вкусно не ел. Борщ был наваристый со сметаной, корюшка с соусом из зеленого огурца. И я был сыт и счастлив, потому что она ответила. Она была на базе. Полет прошел хорошо. Я вернусь на базу только через полгода. Не успеть сделать работу раньше. Город скоро уйдет под воду. Всего лишь через сто лет. Но мне нужно успеть заснять именно этот момент, пока ледники не растаяли, пока еще климат не поменялся так сильно. Снимки я отправлю на базу в конце дня. В первую очередь, сфотографирую для нее Зимний. Как-то она мне сказала, что хотела бы сделать наш дом на базе более похожий на что-то человеческое. Я пошучу и напишу в постскриптуме к письму: «Ты же хотела что-то человеческое, почему бы не построить похожий дом». Я представил, как она улыбнется и улыбнулся сам. Я вышел из кафе и пошел по направлению к дворцу. Вдруг какой-то мужчина окликнул меня: «Колька, как я рад тебя видеть!». Я попытался вывернуться из его объятий, но у меня не очень получилось. «Где же ты пропадал столько лет? Школу окончили двадцать лет назад, зараза! Эх, Колька, Колька! Как ты мог обо мне забыть! Пойдем, пойдем, посидим!». Он посмотрел мне в глаза и только сейчас понял, что произошла какая-то неловкость. В это время я уже прочитал о нем все, знал номера его счетов, кредитных карт, как звали его тещу. И уже знал, что Колька давно погиб. «Вы меня с кем-то перепутали», – сказал я. Он нехотя отпустил мой рукав. «Я не мог ошибиться, я никогда не пьянею», – тихо ответил он. Я пошел дальше. Сфотографировал все, что хотел, и к вечеру зашел в кафе, заказал кофе и бутерброд. Через пару минут ко мне подсел человек и сказал: «Васька, ну и дурак ты, что ушел из группы. Мы до сих пор играем». Моя гениальная жена решила, что лучший способ остаться незамеченным в городе – это иметь типичную внешность и быть похожим сразу на всех. Как она была права!
Конец ознакомительного фрагмента.