А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад»
Шрифт:
А про пленных, взятых в обычном бою, когда я воевал в пехоте, что могу сказать…
В обычном бою в плен почти никогда не брали, убивали на месте, куда их в бою девать?
В мае сорок пятого, когда мимо нас вели многотысячные колонны пленных из Либавы, то дивизионная разведрота не позволяла пехоте вершить самосуд над пленными. Перебежчиков не трогали, есть на моей памяти случаи, когда к нам перешел поляк и сам сдался чех. С власовцами пришлось сталкиваться в основном только под Курском и в Курляндии, где в конце войны группы власовских бандитов бродили в наших тылах, отказываясь капитулировать, и нам, разведчикам, было приказано «заняться ими вплотную». В плен их почти не
После войны, когда наша дивизия стояла в Риге, мне довелось присутствовать на казни девяти немецких генералов, приговоренных к повешению за свои преступления.
— Как для Вас закончилась война?
— В начале мая сорок пятого нас перебросили на новый участок, под Лиепаю.
Мы открыто совершили дневной переход, у немцев уже не было в Курляндии бомбардировочной авиации. Разведрота, как обычно, шла впереди дивизионной колонны. Смотрим, навстречу нам идут по дороге пять немецких БТРов и огня не открывают.
Мы остановились и изготовились к бою. На крыльях БТРов лежали люди в нашей офицерской форме, и мы подумали, что это власовцы или, может, немцы чего-то замудрили. У одного из разведчиков не выдержали нервы, он бросил гранату в первый БТР и ранил одного из офицеров. Стали разбираться, кто такие, и оказалось, что это наши офицеры, десять человек, по два на каждый БТР, сопровождают немецкое командование из гарнизона Либавы на переговоры к командующему фронтом Баграмяну в населенный пункт Айспуте. Наша колонна пропустила парламентеров, и нам стало ясно, что войне наступает конец. Потом трое суток подряд мы занимались прочесыванием нового участка дислокации дивизии, вылавливали «окруженцев» и власовцев по лесам и выполняли приказ — «собрать все взрослое мужское население от 15 до 60 лет из прифронтовой полосы» в нашем районе. И тут 9 мая рота получает приказ: «Взять «языка», и жребий судьбы выпал так, что именно нашей группе приказали провести поиск. Пошли вдевятером, трое в группе захвата. Нам не дали времени подготовиться к поиску, изучить местность предстоящей работы. Взводный вообще остался в первой траншее, а наша группа выползла на «нейтралку», готовясь, как стемнеет, внезапно взять «языка».
Еще было совсем светло, и мы все скопом залегли в высоком кустарнике.
Стали обсуждать полученное задание, и никто из нас не понял, почему сейчас нужен контрольный «язык», когда немцы уже толпами сдаются в плен. Что еще командованию неизвестно? «Языков» и так хоть пруд пруди… Зачем нам погибать, когда война вот-вот кончится? Наше «собрание» закончилось тем, что вся группа вместе приняла решение: задание не выполнять. Как стемнело, мы поползли вперед, специально «пошумели», немцы нас засекли и обстреляли, и под огнем противника мы, все целые, вернулись к своим позициям, мол, делать нечего, группа обнаружена на нейтральной полосе…
Вот таким выдался для меня последний день войны…
— Каким было для Вас возвращение с войны?
— Мне иногда кажется, что я с нее так и не вернулся…
Демобилизовался в декабре 1945 года и остался в Латвии. Работал всю жизнь парикмахером, в 1947 году забрал родителей к себе в Ригу. Женился, вырастил детей.
Я вернулся из армии совершенно другим человеком, мое сердце на фронте настолько зачерствело, что я стал грубым, необщительным и замкнутым человеком, с изуродованной психикой. Ненавидел «тыловых крыс» и всю эту ложь о прошедшей войне, которую власти и коммунисты десятилетиями вбивали в сознание народа и которой намертво прикрыли настоящую солдатскую правду.
Война меня не оставляла, и шестьдесят лет подряд я постоянно видел «фронтовые сны».
А потом как отрезало, и эти кошмарные сны исчезли, но мысли о пережитом не покидают меня и по сегодняшний день…
Москалев
Алексей Владимирович
Родился я в 1926 году в славном городе Шуя Ивановской области. В семье юриста, который во время Первой мировой служил поручиком Российской армии, командиром пулеметной команды. В революцию отец перешел на сторону красных и в 1922 году вступил в ряды Коммунистической партии, хотя и был золотопогонником. Он ознакомился с учением и Маркса, и Ленина и понял, что это будущее для всего российского народа. Когда я его спросил: «Папа, почему в тебя во время Февральской революции солдаты не воткнули штыки, как они это сделали с командиром полка?» — он ответил: «Леша, я очень по-доброму относился к нижним чинам, поэтому они меня избрали заместителем командира полка. Полк возглавил солдатик безграмотный, а я все-таки кое-что соображал в военном деле и при нем стал заместителем». Потом были Октябрьская революция, Гражданская война, увольнение. На гражданке он стал юристом, поскольку был грамотным — окончил реальное училище и Александровское военно-пехотное училище на Старом Арбате, где сейчас Генштаб. До последнего дня своей жизни работал юрисконсультом и возглавлял партийную организацию на фабрике «Шуйский пролетарий».
Почему Шуя? Когда служил, его занесло в Шую. А там оказалась очень хорошая невеста, ставшая потом моей матерью. Он работал на фабрике.
— Как вам жилось до войны?
— Как всем. Получал отец очень мало. Мама тоже мало получала — работала в школе делопроизводителем. Поэтому каждый рубль был на учете. Шиковать не приходилось, но и не голодали. Правда, белый хлеб я попробовал где-то в конце тридцатых годов, когда стало получше. Из предметов роскоши был только велосипед, который во время войны мы обменяли на муку.
— Как узнали, что началась война?
— Я пришел с реки Теза, где мы купались с мальчишками. Сел за стол, мама приготовила гороховый суп с постным маслом. И вдруг заговорила наша «тарелка», и нам Вячеслав Михайлович Молотов объявил, что началась война. Вошел мой дядя 1914 года рождения (он потом провоевал всю войну и был даже награжден медалями «За отвагу», «За оборону Москвы». И мы хвалились, вот какой у нас дядя герой»). Он сказал: «Мало кто из нас останется в живых». — «Да что вы, дядя Коля! Да мы их сейчас… да мы им покажем!»
Когда началась война, я перешел в восьмой класс, а девочки и мальчики 1923 года рождения как раз были выпускниками. Мы вместе побежали в райвоенкомат проситься на фронт. Девчонки просили взять санитарками, связистками. Мы были патриотами! Осенью, когда у меня появилась возможность по знакомству устроиться на железную дорогу и увильнуть от армии, я отказался. Морально я был готов, оставшись вдвоем с мамой, с отцовским охотничьим ружьем встретить немцев. Уже двух человек я бы убил, а потом, ладно, убивайте меня. Такой было настрой! О своей жизни не беспокоился, как и не беспокоился, когда был на фронте. Смерти не боялся.
Отца призвали. И опять оказали ему доверие, присвоив звание капитана. Но, поскольку он родился в 1896 году, на фронт его не послали. Он всю войну работал в тылу.
А мы с мамой остались. Тяжело было — мне на карточку 400 граммов хлеба и ей 600 граммов. Пожалуйста, выживай! Ушел велосипед, наша роскошь. Осенью 1941 — го пошел в девятый класс. Учились в третью смену, с 5 до 10 часов, в школе-развалюхе, поскольку наша хорошая школа стала госпиталем. В лес за дровами ходили с мамой за 12 километров. Чтобы наколоть, подтопить.