Весной, весной, в ее начале,я опечалившись жила.Но там, во мгле моей печали,о, как я счастлива была,когда в моем дому любимоми меж любимыми людьмиплыл в небеса опасным дымомизбыток боли и любви.Кем приходились мы друг другу,никто не знал, и всё равно –нам, словно замкнутому кругу,терпеть единство суждено.И ты, прекрасная собака,ты тоже здесь, твой долг высокв том братстве, где собрат собрататерзал и пестовал, как мог.Но в этом трагедийном действебылых и будущих утратсвершался, словно сон о детстве,спасающий меня антракт,когда к обеду накрывали,и жизнь моя была проста,и Александры Николавныявлялась странность и краса.Когда я на нее глядела,я думала: не зря, о, нет,а для таинственного деламы рождены на белый свет.Не бесполезны наши муки,и выгоды не сосчитатьзатем, что знают наши руки,как холст и краски сочетать.Не зря обед, прервавший беды,готов и пахнет,
и твердятвсё губы детские обетыи яства детские едят.Не зря средь праздника иль казни,то огненны, то вдруг черны,несчастны мы или прекрасны,и к этому обречены.1967
Клянусь
Тем летним снимком: на крыльце чужом,как виселица, криво и отдельнопоставленном, не приводящем в дом,но выводящем из дому. Одетав неистовый сатиновый доспех,стесняющий огромный мускул горла,так и сидишь, уже отбыв, допевтруд лошадиный голода и гона.Тем снимком. Слабым остриём локтейребенка с удивленною улыбкой,которой смерть влечет к себе детейи украшает их черты уликой.Тяжелой болью памяти к тебе,когда, хлебая безвоздушность горя,от задыхания твоих тиредо крови я откашливала горло.Присутствием твоим: крала, несла,брала себе тебя и воровала,забыв, что ты – чужое, ты – нельзя,ты – Богово, тебя у Бога мало.Последней исхудалостию той,добившею тебя крысиным зубом.Благословенной родиной святой,забывшею тебя в сиротстве грубом.Возлюбленным тобою не к добрувседобрым африканцем небывалым,который созерцает детвору.И детворою. И Тверским бульваром.Твоим печальным отдыхом в раю,где нет тебе ни ремесла, ни муки, –клянусь убить елабугу твою.Елабугой твоей, чтоб спали внуки,старухи будут их стращать в ночи,что нет ее, что нет ее, не зная:«Спи, мальчик или девочка, молчи,ужо придет елабуга слепая».О, как она всей путаницей ногприпустится ползти, так скоро, скоро.Я опущу подкованный сапогна щупальца ее без приговора.Утяжелив собой каблук, носок,в затылок ей – и продержать подольше.Детёнышей ее зеленый сокмне острым ядом опалит подошвы.В хвосте ее созревшее яйцоя брошу в землю, раз земля бездонна,ни словом не обмолвясь про крыльцоМарининого смертного бездомья.И в этом я клянусь. Пока во тьме,зловоньем ила, жабами колодца,примеривая желтый глаз ко мне,убить меня елабуга клянется.1968
Дождь и сад
В окне, как в чуждом букваре,неграмотным я рыщу взглядом.Я мало смыслю в декабре,что выражен дождем и садом.Где дождь, где сад – не различить.Здесь свадьба двух стихий творится.Их совпаденье разлучитьне властно зренье очевидца.Так обнялись, что и ладоньне вклинится! Им не заметенмедопролитный крах плодов,расплющенных объятьем этим.Весь сад в дожде! Весь дождь в саду!Погибнут дождь и сад друг в друге,оставив мне решать судьбузимы, явившейся на юге.Как разниму я сад и дождьдля мимолетной щели светлой,чтоб птицы маленькая дрожьвместилась меж дождем и веткой?Не говоря уже о том,что в промежуток их раздорамне б следовало втиснуть дом,где я последний раз бездомна.Душа желает и должнадва раза вытерпеть усладу:страдать от сада и дождяи сострадать дождю и саду.Но дом при чем? В нём всё мертвоНе я ли совершила это?Приют сиротства моегомоим сиротством сжит со света.Просила я беды благой,но всё ж не той и не настолько,чтоб выпрошенной мной бедойчужие вышибало стекла.Всё дождь и сад сведут на нет,изгнав из своего объеманеобязательный предметвцепившегося в землю дома.И мне ли в нищей конуретак возгордиться духом слабым,чтобы препятствовать игре,затеянной дождем и садом?Не время ль уступить зиме,с ее деревьями и мглою,чужое место на земле,некстати занятое мною?1967
«Зима на юге. Далеко зашло…»
Зима на юге. Далеко зашлоее вниманье к моему побегу.Мне – поделом. Но югу-то за что?Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.Боюсь смотреть, как мучатся в садурастений полумертвые подранки.Гнев севера меня имел в виду,я изменила долгу северянки.Что оставалось выдумать уму?Сил не было иметь температуру,которая бездомью моемуне даст погибнуть спьяну или сдуру.Неосторожный беженец зимы,под натиском ее несправедливым,я отступала в теплый тыл земли,пока земля не кончилась обрывом.Прыжок мой, понукаемый бедой,повис над морем – если море это:волна, недавно бывшая водой,имеет вид железного предмета.Над розами творится суд в тиши,мороз кончины им сулят прогнозы.Не твой ли ямб, любовь моей души,шалит, в морозы окуная розы?Простите мне, теплицы красоты!Я удалюсь и всё это улажу.Зачем влекла я в чуждые садысудьбы моей громоздкую поклажу?Мой ад – при мне, я за собой тянусуму своей печали неказистой,так альпинист, взмывая в тишину,с припасом суеты берет транзистор.И впрямь – так обнаглеть и занестись,чтоб дисциплину климата нарушить!Вернулась я, и обжигает кистьобледеневшей варежки наручник.Зима, меня на место водворив,лишила юг опалы снегопада.Сладчайшего цветения приливбыл возвращен воскресшим розам сада.Январь со мной любезен, как весна.Краса мурашек серебрит мне спину.И, в сущности, я польщена весьмавлюбленностью зимы в мою ангину.1968
Молитва
Ты, населивший мглу Вселенной,то явно видный, то едва,огонь невнятный и нетленныйматерии иль Божества.Ты, ангелы или природа,спасение или напасть,что Ты ни есть – Твоя свобода,Твоя торжественная
власть.Ты, нечто, взявшее в надземностьначало света, снега, льда,в Твою любовь, в Твою надменность,в Тебя вперяюсь болью лба.Прости! Молитвой простодушнойя иссушила, извелато место неба над подушкой,где длилась и текла звезда.Прошу Тебя, когда темнеет,прошу, когда уже темнои близко видеть не умеетмной разожжённое окно.Не благодать Твою, не почесть –судьба земли, оставь за мнойлишь этой комнаты непрочность,ничтожную в судьбе земной,Зачем с разбега бесприютствавлюбилась я в ее чертывсем разумом – до безрассудства,всем зрением – до слепоты?Кровать, два стула ненадежных,свет лампы, сумерки, графини вид на изгородь продолженкрасой невидимых равнин.Творилась в этих желтых стенах,оставшись тайною моей,печаль пустых, благословенных,от всех сокрытых зимних дней.Здесь совмещались стол и локоть,тетрадь ждала карандашаи, провожая мимолётность,беспечно мучилась душа.1968
Метель
Борису Пастернаку
Февраль – любовь и гнев погоды.И, странно воссияв окрест,великим севером природыочнулась скудость дачных мест.И улица в четыре дома,открыв длину и ширину,берёт себе непринужденновесь снег вселенной, всю луну.Как сильно вьюжит! Не иначе –метель посвящена тому,кто эти дерева и дачитак близко принимал к уму.Ручья невзрачное теченье,сосну, понурившую ствол,в иное он вовлек значеньеи в драгоценность произвел.Не потому ль, в красе и тайне,пространство, загрустив о нём,той речи бред и бормотаньеимеет в голосе своем.И в снегопаде, долго бывшем,вдруг, на мгновенье, прерваласьмеж домом тем и тем кладбищемпечали пристальная связь.1968
«Мне вспоминать сподручней, чем иметь…»
Мне вспоминать сподручней, чем иметь.Когда сей миг и прошлое мгновеньесоединятся, будто медь и медь,их общий звук и есть стихотворенье.Как я люблю минувшую весну,и дом, и сад, чья сильная природатрудом горы держалась на весуповерх земли, но ниже небосвода.Люблю сейчас, но, подлежа весне,я ощущала только страх и вялостьк объему моря, что в ночном окнемерещилось и подразумевалось.Когда сходились море и луна,студил затылок холодок мгновенный,как будто я, превысив чин ума,посмела фамильярничать с Вселенной.В суть вечности заглядывал балкон –не слишком ли? Но оставалась радость,что, возымев во времени быломдень нынешний, – за всё я отыграюсь.Не наглость ли – при море и лунеих расточать и обмирать от чувства:они живут воочью, как вчерне,и набело навек во мне очнутся.Что происходит между тем и теммгновеньями? Как долго длится это –в душе крепчает и взрослеет теньоброненного в глушь веков предмета.Не в этом ли разгадка ремесла,чьи правила: смертельный страх и доблесть, –блеск бытия изжить, спалить дотлаи выгадать его бессмертный отблеск?1968
Описание ночи
Глубокий плюш казенного Эдема,развязный грешник, я взяла себеи хищно и неопытно владелауглом стола и лампой на столе.На каторге таинственного делао вечности радел петух в селе,и, пристальная, как монгол в седле,всю эту ночь я за столом сидела.Всю ночь в природе длился плач раздорамежду луной и душами зверей,впадали в длинный воздух коридора,исторгнутые множеством дверей,течения полуночного вздора,что спит в умах людей и словарей,и пререкались дактиль и хорей –кто домовой и правит бредом дома.Всяк спящий в доме был чему-то автор,но ослабел для совершенья сна,из глуби лбов, как из отверстых амфор,рассеивалась спёртость ремесла.Обожествляла влюбчивость метафорпростых вещей невзрачные тела.И постояльца прежнего звалаего тоска, дичавшая за шкафом.В чём важный смысл чудовищной затеи:вникать в значенье света на столе,участвовать, словно в насущном деле,в судьбе светил, играющих в окне,и выдержать такую силу в теле,что тень его внушила шрам стене!Не знаю. Но еще зачтется мнебесславный подвиг сотворенья тени.1968
Не писать о грозе
Беспорядок грозы в небесах!Не писать! Даровать ей свободу –невоспетою быть, нависатьнад землей, принимающей воду!Разве я ее вождь и судья,чтоб хвалить ее: радость! услада! –не по чину поставив себяво главе потрясенного сада?Разве я ее сплетник и враг,чтобы, пристально выследив, наспех,величавые лес и оврагобсуждал фамильярный анапест?Пусть хоть раз доведется умубыть немым очевидцем природы,не добавив ни слова к тому,что объявлено в сводке погоды.Что за труд – бег руки вдоль стола?Это отдых, награда за муку,когда темною тяжестью лбаупираешься в правую руку.Пронеслось! Открываю глаза.Забываю про руку: пусть пишет.Навсегда разминулись – грозаи влюбленный уродец эпитет.Между тем удается рукедетским жестом придвинуть тетрадкуи в любви, в беспокойстве, в тоскевсё, что есть, описать по порядку.1968
Заклинание
Не плачьте обо мне – я проживусчастливой нищей, доброй каторжанкой,озябшею на севере южанкой,чахоточной да злой петербуржанкойна малярийном юге проживу.Не плачьте обо мне – я проживутой хромоножкой, вышедшей на паперть,тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,и этим, что малюет Божью Матерь,убогим богомазом проживу.Не плачьте обо мне – я проживутой грамоте наученной девчонкой,которая в грядущести нечёткоймои стихи, моей рыжея чёлкой,как дура будет знать. Я проживу.Не плачьте обо мне – я проживусестры помилосердней милосердной,в военной бесшабашности предсмертной,да под звездой моею и пресветлойуж как-нибудь, а всё ж я проживу.1968