А П Чехов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Как один из "прежних благоприятелей" Чехова, на основании собственных воспоминаний и писем Чехова, категорически утверждаю, что все это вздор. Литературные удачи ничуть не изменили отношения Чехова ни к В.А.Гиляровскому, ни ко многим другим "благоприятелям" из среды писателей и журналистов, ни ко мне. Как раньше, в 1887 году, он сетовал в письмах, что я не зашел проститься, уехал от его именин, и звал к себе, так и после пушкинской премии и литературных удач он писал мне: "не повидаться ли нам?" (92 г.), "я соскучился по Вас" (92 г.), "Я ждал Вас всю неделю. Отчего Вы не приехали?" (92 г., из Мелихова), "Если найдется свободная минутка, то напишите мне. Я очень скучаю" (99 г., из Ялты), "все праздники я буду сидеть дома и читать корректуру. Буду очень рад повидаться с Вами" (99 г., Москва), "Очень
Оригиналы всех писем, откуда я извлек эти фразы Чехова, у меня целы; где же здесь "сухость" и "гляденье свысока"? Или, быть может, приглашения и дружелюбие Чехова объясняются тем, что для самого Чехова имелся в свидании со мной "интерес"? Но какой же? Клятвенно уверяю, что как для Чехова, так и для меня в них имелся единственный интерес - интерес старинной приязни.
Бывали случаи - об этом я слышал от самого Чехова, - когда Чехов обрывал переписку и прекращал сношения с людьми, к которым ранее относился с большой приязнью. Но происходило это не по той причине, на которую указывает H.M.Ежов, а потому, что люди эти оказывались очень грубыми, плохо воспитанными людьми (Чехов не переносил грубости), к тому же совершенно не оправдавшими тех надежд, которые возлагал на них Чехов. Потеряв интерес к ним, Чехов не видел причин поддерживать старое знакомство, и только. А его /184/ известность, его литературные удачи были тут решительно ни при чем.
H.M.Ежов с некоторою гордостью устанавливает точный цвет глаз Чехова. Да, цвет глаз он разглядел, но то, что было за глазами - души Чехова, - он не разглядел и не понял, не знает ее, с легким сердцем сочиняет небылицы и судит о Чехове вкривь и вкось.
Кстати, кроме "Опыта", напечатанного в "Историческом вестнике", H.M.Ежов неоднократно выступал с писаньями о Чехове в газетных фельетонах, неизменно обнаруживая в этих писаньях ту же неосведомленность и ту же бесцеремонность в обращении с истиной, образчики которых я привел выше. В одном из таких фельетонов H.M.Ежов рассказывает, что у Чехова "не было основательного знания того быта, который он пробовал серьезно затронуть". Как пример этого незнания H.M.Ежов приводит рассказ "Бабы", в котором Чехов будто бы совершенно неверно изобразил канун большого праздника в фабричной среде, что дает повод критику Чехова назидательно воскликнуть: "с подобным поверхностным отношением к делу ничего путного нельзя написать: не только рассказа "с идеей", а и простой корреспонденции".
Конечно, всем, внимательно читавшим Чехова, хорошо известно, что в чеховском рассказе "Бабы" ни о какой фабричной среде, ни о каком кануне большого праздника и речи нет. Но это простое обстоятельство очень мало заботит H.M.Ежова. Он твердо уверен, что хотя "с подобным поверхностным отношением к делу" даже простой корреспонденции путно нельзя написать, но писать критические статьи о Чехове и легко и возможно.
В том же фельетоне, отзываясь весьма неодобрительно о "Жене" и "Дуэли", H.M.Ежов уверяет, что "эти повести Чехова, печатавшиеся в "Русской мысли" эпохи Лаврова и Гольцева, как бы восприняли на себя бесцветность самого журнала". Хвалить или порицать "Жену" и "Дуэль" H.M.Ежов, конечно, вполне волен, это дело его личного вкуса, но интересно было бы узнать, как на этих вещах Чехова могла отразиться бесцветность "Русской мысли", когда в пору их написания и напечатания Чехов в "Русской мысли" даже и не /185/ работал, а напечатаны они были, как это всем, кроме H.M.Ежова, известно, - "Жена" в "Северном вестнике" (1892, № I), а "Дуэль" в "Новом времени" (1891, №№ 5621, 5622 и след.)?
В извиненье H.M.Ежова можно сказать, что судит о Чехове вкривь и вкось не один он, охотников до подобных суждений весьма много. Они говорят о сдержанности, о скрытности Чехова. Конечно, он не видел нужды исповедоваться первому встречному, но масса интимных вещей, рассыпанных в письмах Чехова, доказывает, что Чехов не был скрытным. Мне он рассказывал об одном своем студенческом увлечении то, что другие, наверно, предпочли бы не рассказывать. Будучи скрытным или чрез меру тщеславным, а его рисовали порой и таким, он не стал бы передавать
Чехов был одним из самых душевных людей, которых я знал когда-либо. Я не скажу ничего нового, отметив, что в Чехове были видны большой ум и большая духовная сила, но, кроме того, в его внешности, в манере держать себя сквозило какое-то врожденное благородство, точно он был странным и чуждым пришельцем в доме родителей, быть может и милых (мать Чехова), но совсем уже не затейливых людей. И мне казалось, что от Чехова не может укрыться ни малейшая фальшь и ему невозможно солгать; позже то же писал о Льве Толстом один из знакомых Толстого. Очень талантливым членом семьи Чеховых был рано умерший художник - Николай, но это был простой, очень несложный "рубаха-парень". Антон Чехов стоял от него на недосягаемой высоте, и появление Антона в семье Чеховых было для меня загадкою, которой я не мог разрешить за всю жизнь.
В восьмидесятых годах, когда я познакомился с Чеховым, он казался мне очень красивым, но мне хотелось услышать женское мнение о наружности Чехова, и я /186/ спросил одну женщину исключительной красоты, когда-то встречавшуюся с Чеховым, что представлял собой Чехов на женский взгляд?
Она ответила:
– Он был очень красив...
Подобно Щедрину, Чехов превыше всего ставил писательское звание, всегда интересовался писателями, большими и маленькими, и немало из этих последних вывел или по крайней мере стремился "вывести в люди". Познакомившись у Чехова с Лейкиным, я на следующий день сказал Чехову, что первое знакомство с Лейкиным оставило во мне приятное впечатление. Чехов ответил:
– У Лейкина, как и у всех нас, есть свои недостатки. Но есть и достоинства. Лейкин прежде всего - литератор. И это нужно ценить. Возьмите Горбунова: тот все дружит с генералами, а у Лейкина нет этих замашек. Для Лейкина прежде литератор, а затем - генерал.
Несмотря на наружную сдержанность, в характере Чехова было много азарта, страсти, увлечения тем делом, за которое он брался. С увлечением он ухаживал за своими цветами в Мелихове, с увлечением играл в крокет в Бабкине - помню, иногда партия затягивалась, на землю опускались густые сумерки, но Чехов не хотел бросать игры, и мы с Киселевым кончали партию, подставляя зажженные спички к невидимым шарам, - с увлечением работал за письменным столом над рассказами, без чего, несмотря на большой талант, в книгах Чехова не было бы рассыпано так много превосходных вещей. Надумав писать "субботник" для "Нового времени", он отдавал всего себя теме и, случалось, по целой неделе сосредоточенно думал только о ней.
С легкой руки артистов Художественного театра{186}, которые оригинальности ради нередко каждый тип на сцене снабжают каким-нибудь необычайным говорком, во многих воспоминаниях Чехов заговорил удивительным языком, каким он никогда не говорил в действительности: "я же... вы же видите... послушайте же" и т.д. Чехов любил обращение "батенька", любил слово "знаете", - и только. Однажды я рассказал ему, что один из наших приятелей, человек женатый, увлекся знакомой барышней, очень красивой (к слову сказать, о красоте этой барышни есть отметки в чеховской переписке), и хочет просить у жены развода. /187/
Чехов ответил задумчиво:
– Ну, батенька, не даст она развода ему!
– Почему?
– Просить развода у женщины... да знаете, это то же, что сказать беллетристу: "мне не нравится ваш рассказ"!
В разговоре Чехова, как драгоценные камни, сверкали оригинальные сравнения, но, в общем, он говорил превосходным, правильным языком, да не мог такой мастер слова мямлить и твердить что-то несуразное:
– Я же... послушайте же...
– и т.д.
Кстати, Чехов угадал: наш приятель не получил от жены развода и до смерти, около двадцати лет, прожил с любимой женщиной, как говорили раньше, в "гражданском браке".