А потом - убийство!
Шрифт:
Мистер Хаккетт откашлялся. Вытащил платок и вытер лоб. Потом его тело сотрясла крупная дрожь, видимо, от пережитого потрясения, он едва не лишился чувств, поскольку рухнул на диван. Говард Фиск невероятно побледнел.
— Какое облегчение! — негромко проговорил режиссер. — Действительно, большое облегчение. После вашей искусной игры в кошки-мышки, сэр Генри, приятно сознавать, что ни у кого из нас на совести нет убийства. В то же время я бы хотел пожаловаться. Что вы сотворили со старушкой Фрэнсис?
— Фрэнсис? — удивился Г.М.
Режиссер сделал два шага вперед.
— Да, с Фрэнсис.
Глаза Г.М. под уже упоминавшимся котелком, надвинутым на самый лоб, сверкнули.
— Несколько прописных истин, — без выражения ответил он. — Садитесь, сынок.
— Прописные истины? Вы имеете в виду, что?..
Режиссер зашевелил губами. Он посмотрел на мистера Хаккетта. Казалось, он не знает, куда девать руки с крупными пальцами.
— Я сказал: садитесь, сынок!
Монике показалось, что у мистера Фиска имеются основания для беспокойства. Курт фон Гагерн, ворвавшийся в кабинет сразу после этого, был явно не в том состоянии, какое можно назвать спокойным. Он шумно сопел покрасневшим носом, который казался на его лице ненастоящим, приклеенным. Взгляд его, устремленный на Г.М. из-под низко надвинутой щегольской шляпы, никак нельзя было назвать почтительным.
— Где моя жена? — спросил он. — Что вы сделали с моей женой?
— С ней все в порядке, — заверил его Г.М. — Возможно, она немного расстроилась, так как ей пришлось отвечать на не слишком приятные вопросы о пивной бутылке и трех анонимных письмах, но я не сомневаюсь, скоро она придет в себя.
— Пивная бутылка и три анонимных письма? О чем вы говорите?
— Устраивайтесь поудобнее, и я все вам расскажу, — ответил Г.М. — Лучше всего выяснить дело раз и навсегда.
Сразу после его слов в комнате воцарилось напряженное молчание; все недоуменно переглядывались. Г.М. сходил в кабинет Тилли и вернулся с двумя стульями. На один из них он усадил Монику — лицом к остальным, как будто она отвечала на публичном экзамене. Сам он сел на стул, стоявший у стола.
Сняв котелок, он аккуратно положил его на столешницу. Поднял красную кожаную шкатулку и перевернул, чтобы всем было видно. Затем извлек из кармана мешковатого пальто черную трубку и клеенчатый кисет. Медленно, словно он нарочно тянул время, отвернул мундштук и продул трубку, вкладывая в дело массу усилий и скосив глаза от сосредоточенности. Он сидел прямо под лампочкой, которую Моника обернула газетой; сейчас он показался ей похожим на пожилого Шалтая-Болтая. Он привинтил мундштук, набил трубку табаком, похожим на стальную стружку, какой чистят раковины, и закурил. Вокруг его головы заклубился дым; он поднимался наверх, к конусу светильника.
— Мастерс, — заговорил Г.М., устраиваясь на стуле поудобнее, — некоторое время назад вы выдвинули чертовски хорошее предположение. — Сэр Генри склонился над столом и постучал пальцами но крышке шкатулки. — Вот сигареты. Пересчитайте их.
— А?
— Высыпьте
Нахмурившись, Мастерс открыл шкатулку и рассыпал сигареты по столешнице. Он перекладывал их небольшими аккуратными кучками, словно банковский клерк.
— Четыре, восемь, двенадцать, шестнадцать. Двадцать, двадцать четыре, двадцать восемь, тридцать два. Тридцать шесть, сорок, сорок четыре, сорок… — Мастерс замолчал. Лицо раскраснелось больше обычного. Он начал пересчитывать снова, потом вопросительно взглянул на Г.М.
— Нет, сынок, — заявил Г.М., который, судя но всему, получал наивысшее наслаждение от своей трубки. — Вы не ошиблись. Теперь можно двигаться дальше с чистой совестью, прекрасно зная, что мы правы. Предполагаемого убийцу подвел закон подлости, и он совершил грубейшую ошибку. — Он махнул в сторону Билла Картрайта. — Теперь вы их пересчитайте, сынок!
— Послушайте… — начал было Томас Хаккетт, просовывая палец под тесный воротничок.
Билла уже несколько минут мучили дурные предчувствия. Но сейчас ему хотелось смеяться. Гагерн, Фиск и Хаккетт сидели рядышком на диване и смотрели на Монику с таким видом, что трудно было сохранять серьезность. Но на душе у Билла было муторно. Он дважды пересчитал сигареты, прежде чем понял, сколько их всего.
— Что-то не так. — Голос его прозвучал неожиданно громко. — Здесь только сорок девять штук.
Томас Хаккетт вскочил было с места, но потом сел опять.
— Все верно, сынок, — кивнул Г.М., выпуская густое облако дыма прямо ему в лицо. Выражение его физиономии стало еще злораднее. — Ну, Джо…
— Не знаю, кого вы называете «Джо», — заявил Гагерн довольно резко.
— Значит, пока оставим… Сегодня, — продолжал Г.М., — вы задали мне шесть вопросов, на которые требуется ответить, прежде чем мы увидим свет в конце туннеля. Угу. Если вы снова их зададите, я попытаюсь ответить.
Гагерн заговорил не сразу:
— Не помню, в каком порядке я спрашивал, но сами вопросы я прекрасно помню. Итак… Первый вопрос: кто украл пленку и почему?
Г.М. вынул трубку изо рта.
— Сынок, никакой пленки не крали, — заявил он.
Если бы под диваном взорвалась бомба, даже она не произвела бы такого ошеломляющего эффекта.
— Послушайте, — мистер Хаккетт снова попытался оттянуть жмущий воротничок, обращаясь к Мастерсу, — мистер Мастерс, не хочу показаться занудой, но ваш приятель что — сошел с ума? Вы отрицаете, что пленка пропала?
— Я не отрицаю, что она пропала, — возразил Г.М. — Я сказал: ее не крали.
— Вы обвиняете меня в том, что я сам украл у себя пленку?
— Какой следующий вопрос, сынок?
— Следующий вопрос. — Гагерн рассеянно смотрел в пол. — Кто и почему налил серную кислоту в графин во время съемок?
— Ага! — просиял Г.М. — Мы приближаемся к сути дела. Ответ: тот же человек, кто вылил кислоту в переговорную трубу, стрелял из револьвера и подбросил отравленную сигарету. Злоумышленник налил кислоту в графин, чтобы подчеркнуть сам факт ее наличия, чтобы всем стало известно, что по студии разгуливает маньяк либо диверсант. Поэтому он специально устроил все так, чтобы графин опрокинулся.