А жизнь продолжается
Шрифт:
Он разрезает просительное письмо. Линованная бумага, корявый почерк, нарочито неуклюжий слог, но содержание вполне внятное. Его настоятельно призывают приглядывать за некими лицами и за шхуной «Сориа»:
«Вот и нынче в каюте была пирушка и творилось всякое непотребство аж за полночь, и таковых ночей, промежду прочим, не считано. По старому присловью, от черта беги, а цыгана сторонись, только она и не думает его сторониться. Я пишу это, потому как я Вам всегдашний друг, а коли Вы унаследовали
Он не вскрикнул и не заскрипел зубами от ярости, просто-напросто взял и кинул письмо в печь. Так-то оно лучше. До Гордона Тидеманна доходили кое-какие темные слухи про его мать, ребенком он не раз слышал отдаленные намеки на то, кто же, собственно, является его отцом, но позднее, когда он повзрослел, в присутствии молодого господина никто уже не позволял себе нагличать. Полученное письмо не имело никакой силы, оно было анонимным, консулу не пристало из-за него беспокоиться.
Тут он сообразил, что на дворе лето и печка холодная. Он подошел и развел в ней огонь. И сжег весь мусор, лежавший в печке. Так-то оно лучше всего.
Он посидел еще немного над конторскими книгами, написал несколько писем и снял с них копии, однако он был настолько поглощен утренним событием, что ему трудно было на чем-то сосредоточиться, завтра тоже будет день, а сегодня он даст себе поблажку и вернется домой пораньше. То-то Юлия и мать с сестрой обрадуются новостям.
Он распорядился закладывать коляску; когда он вышел на улицу, старший приказчик стоял уже на приставной лестнице и снимал вывески. Обыкновенно хозяин обращался к своим подчиненным сугубо по делу, но на сей раз он кивнул приказчику и сказал:
— Да, так оно смотрится не в пример лучше!
Домашние прямо онемели, они были ошеломлены, когда он выложил на стол документы и сообщил радостное известие. Нет, вы видали, он умудрился стать консулом, да еще британским, и хоть бы кому словечком обмолвился!
— Мы теперь приходимся женой, матерью и сестрой важной персоне, дети, идите-ка сюда, стойте смирно и любуйтесь на своего отца!
— Погодите, — сказал он, — вот когда на мне будет форма!
— Боже милостивый!
Дамы решили, что на обед должна быть лососина, а к ней бокал вина и капельку ликера к кофе.
— Это самое малое, что мы можем устроить в твою честь, — сказали они.
За столом они то и дело спрашивали: в чем же будут заключаться его обязанности?
— Представлять в Сегельфоссе Британскую империю, оказывать помощь британским судам, потерпевшим крушение в Атлантике. Вот тебе, Марна, случай потанцевать с помощником капитана.
Марна расхохоталась.
— Но ты за это ничего не получишь? — спросила
— Если не считать почета, — отрезал он. Но, посмотрев на мать, сразу же спохватился. Она такая красивая, такая умница, она желает ему только добра, а душою помоложе их всех. — Возможно, я получу от этого косвенную выгоду, — сказал он. — Я думаю, у меня расширится круг покупателей и будет еще один торговый агент на южном маршруте. Это не так уж и нереально. Твое здоровье, мама!
— Я напишу Лилиан, — сказала Марна, — подразню ее слегка, ведь муж у нее никакой не консул!
Лилиан была их сестра, вышедшая за Ромео Кноффа.
— А у самой, — отозвался брат, — какой у тебя муж?
Марна замахнулась на него салфеткой и сказала, чтоб он придержал язык.
— Как, ты говоришь британскому консулу, чтобы он придержал язык?
Хохот.
— За тебя, Юлия! — поднял бокал Гордон. — Как бы я желал сделать тебя графиней!
— Чем же я тебя отблагодарю? — сказала фру Юлия, и на глазах у нее выступили слезы. О, милая Юлия, она была уже на сносях, и ей ничего не стоило разволноваться, Гордону нередко приходилось ее утешать.
Он ответил:
— Юлия, ты подарила мне во сто раз больше, чем я мог ожидать. И продолжаешь меня одаривать, и никому с тобой не сравниться. Улыбнись же, у тебя для этого есть хороший повод!
И все они выпили за ее здоровье.
Когда они кофейничали, зазвонил телефон, старая хозяйка вышла и моментально вернулась:
— Это из «Сегельфосского вестника», Давидсен спрашивает, правда ли, что Гордон Тидеманн сделался консулом?
Все так и всплеснули руками:
— Что ты говоришь! Ну надо же!
— Так ведь это было в утренних газетах, Давидсену телеграфировали из Осло.
— Не может быть! И что ты ответила?
— Ответила, что так оно и есть.
Короткое молчание.
— А что же тебе еще было говорить!
В течение всего дня раздавались звонки с поздравлениями. Начальник телеграфа, который первым в Сегельфоссе узнал эту новость, дипломатично сказал:
— Я проходил мимо «Сегельфосского вестника» и увидел на стене объявление!
Звонили и судья, и доктор, и многие другие, короче, все, поистине это был знаменательный день, телефон не умолкал.
Аптекарь Хольм позвонил фрекен Марне и поздравил в ее лице все семейство. Очередное его чудачество! После чего он сказал:
— Мне не хотелось беспокоить хозяина дома, чтобы он лишний раз подходил к телефону. Но вы, фрекен Марна, достаточно молоды и красивы, чтобы меня простить.
Она опешила. Он назвал ее фрекен Марна, при том что они, можно сказать, не были друг другу представлены.
— Я передам, что вы звонили, — сказала она.
— Спасибо! Это все, о чем я вас пока осмеливаюсь просить.