А жизнь продолжается
Шрифт:
— Вы с ней знакомы?
— Ну сколько можно тут торчать и меня задерживать. Сказано же тебе было, уходи.
Беньямин:
— Хорошо-хорошо. Только вы до того чудно со мной говорили. Никакая девушка в Северном селении мне не нужна, потому как у меня есть уже суженая, в Южном.
— Я это учту, — сказал Август.
Хе! Это же в голове не укладывается: никак бородатый парень из Северного возомнил, что может прийти к своему начальнику обсуждать свои сердечные дела. За границей так не принято…
У Августа была назначена встреча с
Консул сидит за рулем. Навыки у него есть, с этим все в порядке, он обучился искусству вождения за границей. Прохожие шарахаются на обочину, от удивления они даже смеются. Так что и с этим полный порядок. Ох уж этот консул!
Автомобиль проезжает над Сегельфоссом по старому каменному мосту необычайной крепости, он на двух быках, с чугунными перилами. Должно быть, где-то тут они друг друга и перекрещивают, подумал Август и даже поежился при мысли о подобном глумлении над Святым Духом. Когда тяжелый грохот водопада остался позади, он сказал:
— Жаль, что такая большая мельница наверху, и простаивает!
— Она себя не оправдывала, — отвечает хозяин.
— Может, она оправдала бы себя как фабрика.
— Не знаю. А какая фабрика?
— Ну-у… скотобойная, кожевенная. А в придачу того шерстяная. Три в одной.
Хозяин останавливает автомобиль и, поразмыслив, говорит:
— Дело за овцами, которых нету.
— Тут столько можно овец развести, сколько звезд на небе.
— Думаешь?
— Да, — отвечает Август, — столько, сколько песка на морском берегу.
— Им нужен корм.
Август показывает на горы:
— Там на мили простирается пастбище. Можно держать тысячи овец. И что еще хорошо, ни тебе волков, ни медведей, ни рысей. И всего-то нужен один пастух.
Консул помолчал с минуту и говорит:
— Мельница, того и гляди, обвалится. Последний раз я был там ребенком.
Внезапно он переводит взгляд на часы, словно ему пришла мысль не откладывая подняться наверх. Но нет, он снова заводит автомобиль.
До церкви и за нею дорога была хорошая, а потом она стала сужаться и разветвляться на тропки, ведущие к усадьбам и редким домишкам. Теперь они продвигались черепашьим шагом и глядели в оба, им пришлось притормозить и пропустить встречную двуколку, лошадь взвилась на дыбы, а у возницы прямо выпучились глаза.
Август продолжает соображать, воодушевившись своей же идеей об открытии фабрики. Сперва его осенила мысль вообще открыть какое-нибудь предприятие, мысль эта получила стремительное развитие, и вот уже из одного предприятия выросло целых три. Как бы невзначай он поинтересовался, знает ли консул, кому принадлежит горное пастбище.
— Нет. Может, эта земля общинная, а может, государственная.
— Хорошо бы. Тогда она в два счета станет вашей!
— Моей? Нет, — говорит консул, качая головой, — на что мне она? Между прочим, я слыхал, кто-то из прежних владельцев усадьбы держал в горах овец. Вот только не пойму, как он обеспечивал
— Так они, наверно, целый год были на подножном корму.
— Может быть. Если он был, подножный корм.
Август приумолк. Он чувствовал, что его идея насчет фабрик повисла в воздухе, но ему, как всегда, не хотелось так просто сдавать свои позиции, и он стал быстро раскидывать умом.
Хозяин сказал:
— Подручный, ты человек со сметкой. Несомненно, надо бы здесь что-то организовать. Но мне это не по силам.
Хозяин явно остыл к предложению Августа, зато Август, наоборот, загорелся.
— Надо только отогнать овец в горы, и все! — возразил он.
— Ну да, на лето, — сказал хозяин.
Август стал ссылаться на то, что он объездил весь свет и знает все это из опыта:
— Я видел, как овцы переносят зимние холода и ненастье в Австралии и Африке. Овцам все нипочем. Кроме летней засухи, тогда они мрут как мухи.
— А здесь они погибнут от снега, ты так не считаешь?
— Кое-что я видал и в Норвегии.
Хозяин промолчал.
О, Август переусердствовал, да, к сожалению, он зашел слишком далеко, но идею надо было спасать.
— Господин консул мне, похоже, не верит, но однажды я занял под овечье пастбище все Хардангерское плато. Не встать мне с этого места.
Хозяин затормозил:
— Правда? Я же столько времени провел за границей, я об этом ничего не слышал и не читал в газетах.
— Сначала я рассчитывал его купить, а потом взял в аренду.
— И пас там овец?
— Несколько тысяч. Около десяти тысяч.
Консул пытается вникнуть, пытается уследить за полетом его мыслей:
— Но я не понимаю… а осенью как… зимний корм…
— Осенью я их забил. А мясо отправил на продажу в разные страны, только вы, наверное, об этом не читали.
— Нет. Но как же… если ты забил всех своих овец, тогда у тебя не осталось на развод?
— Видите ли, господин консул, мне надо было уезжать. Я не мог дольше оставаться, потому что мне предложили важный пост в Южной Америке.
Консул ничего не сказал и поехал дальше.
Август тоже умолк. Он чувствовал, что ему не поверили, но это не слишком его волновало, да и никогда особенно не волновало. Он не раскаивался, что наплел небылиц, не жалел ни о едином словечке. Его миссия — способствовать развитию и прогрессу, и он разворачивал свою разрушительную деятельность где только мог. Он не ведал, что творит, и потому был невинен, он был поборником всеобщего процветания, хотя его начинания приводили к тому, что все летело в тартарары. Разве нам не следует идти в ногу со временем? Чтобы заграница над нами не потешалась. Время, дух времени избрали его и нашли ему применение, даже такому, как он, и то нашлось применение; моряк, мореплаватель, расхристанный что внутри, что снаружи, он не знал ни сомнений, ни угрызений совести, однако у него были толковая голова и умелые руки. Время сделало его своим посланием. Его призванием стало содействовать развитию и прогрессу, пусть даже ценой уничтожения установившегося порядка вещей. Будучи патологически лжив, как и само время, он при этом не ведал, что творит, и потому был невинен. Он состарился, но еще не растратил пороха, Господь пока его миловал.