А зори здесь тихие… В списках не значился. Встречный бой. Офицеры
Шрифт:
Прозвенел звонок, и из классов разом высыпали школьники. Шум, гвалт, беготня.
Из дверей класса чинно вышли Маша и Егор. У девушки в руках была книжка, и вела она себя очень серьезно, даже строго: так, как, по ее разумению, должна вести себя учительница. А Егор чуточку валял дурака.
— Егор, пожалуйста, сосредоточься, — сказала Маша. — В образе Платона Каратаева…
Какой-то парень едва не налетел на Машу, но, получив добрый тычок от Егора, сразу же чинно удалился.
— Перестань,
— Чего?
— Ну христианские, понимаешь?
— А я не верю в бога.
— Но ведь Лев Николаевич Толстой верил в него!
— Вот пусть он и отвечает…
Прозвенел звонок.
— Все! — с облегчением заявил Егор. — Экипажи, по машинам!
— Балда, — с чувством сказала Маша. — Вызовут к доске, смотри только на меня. Если я моргну левым глазом, значит, отвечаешь правильно.
— А что делать, если правым?
— Начни отвечать заново…
И тут поток школьников втянул их в класс.
Утро.
Вестибюль института заполнен студентами. Сдают в гардероб верхнюю одежду, облачаются в белые халаты. Шум, смех, приветственные возгласы. Молодежь того времени была чрезвычайно общительной, и эта общительность всячески поощрялась.
С улицы вошла Люба. К ней бросились студентки, здоровались, шутили, смеялись. И Люба здоровалась со знакомыми и почти незнакомыми, шутила, смеялась, неторопливо пробираясь к вешалке.
Плащ взяла незнакомая пожилая санитарка. И Люба перестала улыбаться:
— А где Анна Васильевна?
— Не знаю такую, — угрюмо сказала санитарка. — Я теперь тут, на польтах.
— Но она же еще в субботу…
— Сказано, не знаю. И все.
— Уволили Анну Васильевну, — тихо объяснила подруга в белом халате — одна из двух студенток, которые ждали Любу в коридоре во время памятного ей зачета. — Я рано сегодня пришла и встретила ее на улице.
— Перевели?
— Говорит, просто уволили. Ни с того ни с сего. Она на работу вышла, а ей сказали, что уволена. Расстроена была очень.
Громко прозвенел звонок. Студенты расходились по аудиториям.
Комната, по стенам которой столько раз метался солнечный зайчик. Сейчас она освещена лампочкой под абажуром, зайчиков нет, а Маша и ее мать Анна Васильевна молча упаковывают немногочисленные пожитки. Книги, посуду, вещи.
Звякнул звонок входной двери. Слышен голос соседки из коридора:
— К вам, Анна Васильевна!
Почти сразу же постучали в дверь. Лицо Анны Васильевны стало еще более замкнутым.
— Да, войдите.
Вошла Люба.
— Здравствуйте. Что случилось?
— Машенька, выйди на кухню, — помолчав, попросила Анна Васильевна.
Тихо пробормотав: «Здравствуйте,
— Вы… вы уезжаете? — удивленно спросила Люба, только сейчас обратив внимание на сборы.
— Маша не знает, что меня уволили, так что сначала об этом, — вздохнула Анна Васильевна. — Я понимаю, Любовь Андреевна, что вы хотели помочь, но… Впрочем, я сама во всем виновата. В моем положении нельзя привлекать внимания.
— Господи, за что же вас уволили?
— Никаких причин не выдвигалось, просто уволили, и все. Я сразу же пошла в здравотдел, сказала, что согласна на любую работу, что у меня на руках дочь. Просила, умоляла, унижалась. Но там не грубили, нет. Очень вежливо объяснили, что пока никакой работы мне предложить не могут, но будут иметь в виду.
— Может быть, мне следует…
— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Просто у них соскочила пружина, решили вдруг проявить бдительность. Это пройдет. Все проходит, надо просто ждать. Терпеливо ждать, когда они про нас забудут.
— И вы решили уехать?
— Разве я имею право что-либо решать, Любовь Андреевна? За меня решает кто-то и где-то. И «кто-то и где-то» решил, что мы с Машенькой должны выехать из этого дома в двадцать четыре часа. Даже машину на семь утра предоставили. Забота.
— Куда же?
— Нет, не на улицу, об этом тоже позаботились. Просто на окраину. «Овражки». Знаете такое место?
— Н-нет. Где это?
— Вот что написано в ордере, — Анна Васильевна достала бумажку, развернула:
— «Овражная, семнадцать, комната номер десять». Кстати, моих соседей переселяют тоже, правда, не в «Овражки» и не с такой поспешностью. Вероятно, это простое совпадение — то, что меня уволили, и то, что срочно переселяют. Очевидно, наша квартира понравилась большому начальнику. Даже догадываюсь, какому именно: он бывал здесь по делам службы.
— Кто это? — насторожилась Люба.
— Не надо вам знать, Любовь Андреевна. В наше время лучше иметь как можно меньше информации, так спокойнее. Прожиточный минимум. Кстати, он мужчина весьма суровый и курирует наш институт. Так что будьте осторожны.
— Господи, я отказываюсь что-либо понимать, — горько вздохнула Люба. — Какая-то изощренная жестокость.
— Пожалуйста, не давайте никаких оценок. Ничему и никому. Время норы. Надо загнать себя в норку и сидеть в ней, как мышка. А я высунулась.
— Завтра же пойду в здравотдел.
— Никуда вы не пойдете, — сурово и жестко сказала Анна Васильевна. — У вас есть сын, у меня — дочь. Будем думать только о них, только! О них и ни о ком больше. А сейчас — прощайте и уходите. Уходите, Любовь Андреевна, уходите!