А.Беляев Собрание сочинений том 7
Шрифт:
В текущем году отзывчивый на все новое изобретатель дал статью о батисфере («Вокруг света», № 6 — «Величина погружения океанской батисферы»). Это была одна из его последних работ.
Живо откликался он и на печатающийся в журнале материал, привлекавший его внимание. Так, когда начала печататься повесть А. Беляева «Воздушный корабль», К. Э. Циолковский прислал письмо в редакцию, в котором сообщал, что он нашел повесть остроумной по замыслу и достаточно научной для фантастики. «Выражаю свое удовольствие уважаемой редакции и товарищу Беляеву».
По словам К. Э., первая идея о межпланетных полетах возникла у него после прочтения романа Жюля Верна «Путешествие на Луну». И если сам К. Э. не писал научно-фантастических
В этих замыслах дерзость мысли. Фантазия сочеталась у него с глубокой научностью. Поистине он был «научным фантастом» в лучшем смысле этого слова.
Циолковский умер, но осталась сокровищница его идей. И редакция предполагает с некоторыми из них, еще мало знакомыми широкой публике, познакомить читателей в литературной обработке наших авторов.
ОГНИ СОЦИАЛИЗМА, или ГОСПОДИН УЭЛЛС ВО МГЛЕ
По берегам Вислы и Днепра, Дона и Чусовой еще не просохла кровь, пролитая в Гражданской войне.
Истерзанная страна залечивала раны. По городам брались на учет фабрики, заводы, склады, квартиры. Местные газеты печатали в отделе местной хроники: «За первую половину ноября выявлено 15 фабрично-заводских предприятий и 250 складов и квартир». Петроград замерзал. Не хватало дров, угля, лопнули трубы отопления. «Чрезутоп» рассылал боевые приказы. Вагоны были переполнены квалифицированными рабочими, возвращавшимися с фронта и деревень к опустевшим фабрикам, замороженным котлам, чтобы оживить их к новой жизни. Петроград напоминал искалеченного инвалида войны.
Темным осенним вечером по Невскому проспекту осторожно пробирался, среди разношерстно одетой толпы, плотный человек в котелке, с коротко подстриженными усами. Когда на него падал тусклый свет керосиновой лампы из окна дома, прохожие с недоумением останавливались, чтобы посмотреть на этот призрак прошлого: он был в отличном демисезонном пальто заграничного покроя, на руках замшевые перчатки, ноги обуты в изящные ботинки. И какой независимый вид! Ну, конечно, это был иностранец!
Он внимательно всматривался в лица прохожих. Прохожие появлялись из тумана и исчезали в тумане. Что за несчастный вид! Взъерошенные голодом и холодом, с поднятыми воротниками, надвинутыми на глаза шляпами, сутулые, они ползли, как последние осенние мухи. Правда, в толпе попадались и иные люди. Широким твердым шагом шли краснофлотцы, рабочие, моряки, но глаза иностранца не останавливались на них. Они были устроены так, что видели только обывателя. Иностранец не слыхал уличных разговоров, в которых можно было услышать радость нового пролетарского города. Он улавливал ухом только слова «нэп, пайки», так уж было устроено его ухо.
Иностранец загляделся на старика с породистым лицом и военной выправкой, который, почти откинувшись назад, шествовал в латаной, грязной солдатской шинелишке, — «социальная мимикрия» — и едва не упал, поскользнувшись на выщербленной плите тротуара.
Нет, с него довольно этого зрелища! Иностранец подошел к краю тротуара и махнул рукой шоферу автомобиля, медленно следовавшего за ним.
«Дикие люди, дикая страна! — подумал иностранец, захлопывая дверку и усаживаясь на мягкое сиденье. — Дикая, несчастная страна!..»
Иностранец был знаменитым писателем. Он приехал в Россию, чтобы видеть самому, что здесь происходит. Это было очень смело с его стороны — ехать в страну большевиков, где «свирепствует чудовищная Чека». Друзья и родные отговаривали его от безумного намерения. Но он все же поехал.
Что притягивало его в Россию? Эксперимент! Великий эксперимент перестройки мира, старой цивилизации, культуры, создания нового общественного строя. Эта дерзкая попытка осуществить
Он считал себя не только провидцем будущего. Он хорошо знал историю. Он читал, что на смену одной эпохе приходит другая, на смену одной цивилизации — новая. И эта смена никогда не проходила без острой борьбы, крови, страданий. Люди старой эпохи ненавидели тех, кто пришел смести их с лица земли со всеми их старыми ценностями. И все же новое побеждало, капитализм тоже не вечен. Разве не он — провидец будущего — много раз сам писал об этом в своих романах и статьях? Он наметил контуры будущего общества, будущей цивилизации, где все так красиво, гармонично и прилично, и из романа в роман он доказывал, что для перехода к социализму не нужно идти путем революций, потому что капитализм, как разумный назидательный мир, эволюционно перерастет в социализм. А большевики-рабочие всегда казались ему силой не созидательной, а разрушительной.
Он слишком хорошо знал цену своей английской печати, чтобы верить тому, что в ней писалось о советской России. Он решил посмотреть лично. И он посмотрел.
Конечно, газеты писали много глупостей и вранья. Большевики не людоеды и не национализируют женщин. Но все же действительность оказалась более удручающей, чем он предполагал. Полузамерзшие, голодные, погруженные во мрак столицы — Москва, Петербург… Изрытые мостовые, ободранные, искалеченные дома с разбитыми стеклами… Что стало с блестящей Английской набережной, Морской, Невским проспектом?.. А люди? Тончайшая культурная прослойка уничтожена. Осталось сто пятьдесят миллионов дикарей, которых кремлевская кучка мечтает превратить в высокоцивилизованных людей нового мира!
О, этот кремлевский мечтатель! Великий иностранный писатель был у него. Слышал его речи об электрификации. Да, он увлекательно говорит. И когда его слушаешь, то почти веришь тому, что все это возможно. Но ведь это же не больше, как мечта! Разве можно думать об электрификации в равнинной стране с медленно текущими реками? Строить же расчеты на одном угле и нефти — еще большая фантастика. Это потребовало бы Монбланы угля и моря нефти.
И все же даже не в этом — не в энергетике главный вопрос. Довольно выйти из Кремля на улицы Москвы, пройтись по этим азиатским кривым переулкам, тупикам, тонущим в темноте, чтобы рассеялись последние следы личного обаяния кремлевского мечтателя. Он, представитель английской цивилизации, великий романист и фантаст, умеет ценить силу воображения и отдает должное кремлевскому прожектеру. Великолепные планы, широчайшие горизонты. Но ведь Москва-то во тьме! Петербург во тьме! Что же говорить обо всей остальной мужицкой России?.. И кто будет строить? Где взять специалистов, средства? Сколько десятков лет нужно для того, чтобы страна поднялась из той пропасти, в которую ввергнута после войны и революции?..
И, медленно двигаясь в своем автомобиле по разрытым мостовым Петрограда, эксперт по утопиям и специалист по социальным прогнозам сделал свое компетентное заключение:
«Нет, это нереально. Это — беспочвенная фантастика. Мечта. Это не заря, не утренний свет. Это ночь. Глубокая ночь. Мгла над всей страной. Россия во мгле… кстати, неплохое название для книги, которую я напишу по возвращении в Лондон! Россия во мгле, надо записать. Или, быть может, назвать так: «Электрофикция России»?..»