А.Беляев Собрание сочинений том 7
Шрифт:
— Ну-ка, скажи мне, старина, что с тобой было? — спросил Санта-Анна, поглаживая шею лошади.
А Виэнто уже давно хотел рассказать, что с ним было. И как только Санта-Анна уселся в седло, Виэнто побежал в степь, все в одном направлении, не желая сворачивать ни вправо, ни влево. Он направлялся по прямому пути к тому месту, где всего несколько дней назад был пойман Санта-Анна…
Вот они, знакомые места! Виэнто подошел к скалистому обрыву и начал стучать ногой, потом объехал вокруг и спустился в расщелину. Там на острых камнях лежал распростертый изуродованный
— Так ты прикончил его! — весело сказал Санта-Анна.
Как это произошло, лошадь не могла рассказать. Но Санта-Анна сам воспроизвел картину. Папельясу, очевидно, удалось поймать полузадушенного Виэнто. Он уселся на лошадь. Но Виэнто не смог снести такого оскорбления и предпочел погибнуть вместе с врагом. Он помчался к утесу и скатился вниз. Лошади посчастливилось: она отделалась ушибом, а человек…
Когда Санта-Анна поднялся наверх, он увидал неподалеку от места падения Папельяса его лошадь, пасущуюся на лугу. Седло еще держалось на ней, хотя и сползло набок. Санта-Анне не составило труда поймать эту добрую лошадку.
В последнюю ночь перед возвращением домой — это уже не была последняя ночь в его жизни! — Санта-Анна ночевал в степи, и опять звонили колокола и смеялась невидимая пересмешница.
— А ведь колокола-то звонили неспроста! — сказал Санта-Анна. — Только я не угадал, кого они хоронили. Они провожали в ад душу Папельяса. А пересмешница?.. Ну, конечно, она смеялась над Розасом! Виэнто, ветер пампы! Прокати меня так, чтоб в ушах свистело!
ДОРОГОЙ ЧАНДАНА
Ночь была темная. Низкие облака закрывали небо. Под утро на фоне посеревшего неба обозначились бамбуковые заросли, а перед ними — очертания бунгало.
Перед верандой на площадке расположились, как изваяния, полуголые индусы. Первым у ступенек сидел худой и высокий старик. Его одежда состояла из набедренника и небольшого тюрбана. Это был райот (крестьянин) — арендатор Ашока. Он забрался сюда с вечера, чтобы занять первую очередь. Рядом с ним — его сосед Нанде, еще молодой индус с черными лохматыми волосами и задумчивыми грустными глазами, а дальше — Бандусар, рыжеватый, широкоплечий человек с вывороченными ноздрями широкого носа и раздвоенной губой.
В бунгало медленно и важно пробили часы. Пять… В тот же момент стеклянная дверь распахнулась, и на веранду вышли два полицейских-туземца в френче, форменной фуражке, шароварах и туфлях на босу ногу. Полицейские стали по обе стороны двери, вытянув руки по швам. Джемс любил торжественность!
Джемс был сыном земиндара (туземного помещика) и занимал должность младшего коллектора, совмещающего в своем лице и сборщика податей, и судью, и начальника полиции, и другие обязанности. Женат он был на метиске — дочери индуски и чиновника-англичанина. В сущности говоря, Джемс не был даже Джемсом, у него имелось туземное имя, но он поставил целью своей жизни походить во всем на англичанина и
Едва двери дома открылись, райоты поднялись и замерли в напряженном ожидании. Мистер Джемс явился — свежий, чисто выбритый. Своим темно-карим глазам он старался придать суровое, неумолимое выражение. Одет он был в легкий фланелевый костюм. В руке держал дымящуюся сигару. На минуту он остановился в дверях, сощурил презрительно глаза, — совсем как мистер Кент, старший коллектор, — и решительными шагами прошел к столу, стоявшему у барьера. Следом за Джемсом просеменил черный, как жук, мальчик-туземец. Он положил на стол две большие толстые книги.
Джемс раскрыл толстую книгу, на которую индусы смотрели почти с суеверным ужасом.
— Кто первый? — спросил он.
Ашока подошел к барьеру веранды (всходить на веранду туземцам было строжайше запрещено) и назвал себя.
— Ашока?.. Гм… Ашока… — бормотал Джемс, перелистывая книгу. — Так… С тебя еще не получен налог за прошлый год.
— Но в прошлом году был неурожай, — ответил Ашока дрожащим от волнения голосом.
— Поэтому тебе и дана была отсрочка. Срок прошел, и за тобой уже накопилась пеня.
— Но ведь в этом году тоже, можно сказать, неурожай.
— Об этом годе будет особый разговор. Ты не уплатил налог и за этот, и за прошлый год — и сегодня же твое имущество будет описано.
— Прошу вас, подождите, пока я сниму урожай, — Ашока низко поклонился.
— Следующий! — резко крикнул Джемс.
Ашока повел острыми плечами, как будто ему стало холодно.
— Дома ни одного коури! Подождите хоть до завтра!
— Завтра? Это последний срок.
Ашока низко поклонился, повернулся и, чтобы соблюсти приличие, медленно пошел по дорожке. Но по мере того, как он удалялся от бунгало, шаги его ускорялись. Длинные ноги старика, почти не сгибавшиеся в коленях, двигались, как ходули. Когда же он вышел на шоссе, то вдруг побежал так быстро, словно за ним гнались все дикие звери джунглей.
А перед верандой Джемса стоял уже новый проситель. Джемс очень быстро разбирал дела. Мольбы на него не действовали. Он давал отсрочку только на одни сутки, да и то лишь потому, что в этот день ему было лень заниматься описью имущества.
Все просители поступали так же, как и Ашока: получив отсрочку на один день, отходили от веранды и бежали следом за стариком.
Через час площадка опустела.
В одиночестве поработав на веранде еще с полчаса, Джемс отправился в деревню. Полицейский следовал за ним по пятам.
На полях шли работы. Завидев Джемса, райоты поворачивались к нему лицом и низко кланялись. Они не принимались за работу, пока он не проходил мимо.
Но когда Джемс вошел в деревню и твердым начальственным шагом направился вдоль жалких, слепленных из грязи и крытых соломой хижин, эти звуки начали замирать, как меркнут краски с наступлением темноты. Взрослые, завидев издали его фигуру, старались незаметно скрыться или, отвешивая поясные поклоны, сворачивали с пути.