Абсолютная Энциклопедия. Том 2
Шрифт:
Некоторое время он стоял неподвижно, затем повернулся и пошел обратно в гостиную. Подобное состояние душевной пустоты и физической слабости всегда овладевало им после того, как в его душе внезапно рождались поэтические строки, – своеобразная ответная реакция на затрату огромных внутренних сил.
Но, подумал он, поэтическое вдохновение всегда оставляло после себя некий осязаемый результат. В то время как сейчас… но, не успев еще додумать до конца, Хэл понял, что и сейчас какой-то результат все же остался. Происшедшая в нем перемена теперь позволила ему увидеть дом совсем другими глазами.
Теперь, куда бы он ни посмотрел, ему казалось, что на всем, словно патина, лежал отпечаток узнаваемости. Стоило ему войти в гостиную, как в глаза ему бросился портрет Ичан
Хэл опустился в кресло; он чувствовал, как медленно оттаивает душа, скованная холодом, охватившим его возле могил. Сейчас все вокруг него, весь дом сотрясался от беззвучного гула звуков прошлого. Он сидел, вслушиваясь в них, как вдруг, повинуясь какому-то импульсу, резко поднялся и поспешил в угол комнаты. На деревянной полированной поверхности крайней панели восточной стены не было никаких отметин, но что-то подсказало ему приложить к ней ладонь правой руки. Панель легко поддалась, отъехав вправо. Открылся высокий узкий проход, ведущий прямо из гостиной в библиотеку.
Хэл вспомнил, что Малахия упоминал о нем в своих рассказах о Гримхаусе. С этим проходом связано что-то особенное. Хэл на мгновение задумался… Ну конечно же, именно здесь юные отпрыски Гримов отмечали свой рост – на левом косяке двери виднелись тонкие аккуратные темные линии, рядом с которыми были проставлены имена и даты. Хэл нашел инициалы Донала, но выше этой отметки, сделанной в пятилетнем возрасте, других отметок с его именем не оказалось.
В то время Донал был ниже всех остальных мужчин семьи Гримов. Неудивительно, что как только мальчик это понял, он перестал в дальнейшем измерять свой рост. Хэл посмотрел на дверной проем, и в памяти всплыла еще одна деталь. Малахия как-то упомянул о том, что во всех поколениях Гримов среди членов семьи не было ни одного столь крупного мужчины, чтобы он полностью занял собой весь дверной проем, за исключением близнецов – Яна и Кейси, дядьев Донала.
Несомненно, сама мысль о том, чтобы примерить свой рост к этим отметкам, даже зная, что он здесь один и никто об этом никогда не узнает, была глупостью. Но чем дольше он здесь стоял, тем сильнее становилось его желание.
Рассудок и логика здесь были бессильны. То, что толкало его на этот поступок, было частью поиска доказательств его принадлежности к тем, кто жил здесь.
Хэл отбросил прочь все сомнения, шагнул в дверной проем и выпрямился.
Он похолодел от волнения, почувствовав, как его макушка уперлась в верхнюю планку дверного проема. Конечно же, он давно знал, что ростом выше обычного человека. И все же с трудом осознавалось, что он такого же роста, как и Ян Грим. В его воображении Ян до сих пор оставался гигантом, возвышающимся, словно башня, над остальными людьми, и поэтому на какой-то момент он просто отказывался поверить в то, о чем поведал ему дверной проем.
Лишь спустя какое-то время Хэл обратил внимание на то, что хотя он и упирается головой в притолоку, но его плечи все же не касаются вертикальных стоек дверного проема. Вряд ли ему когда-нибудь удастся настолько раздаться в плечах. Странно, но он почувствовал явное облегчение. Он был еще не готов стать Яном, во всяком случае не сейчас.
Он вышел из дверного проема; датчики как будто только этого и ждали: дверь тут же скользнула на место, закрыв проход, и стена снова стала единым целым. Хэл повернулся лицом к гостиной. С того момента, когда он в спальне ощутил себя Доналом, его восприятие окружающего еще более обострилось. Однако сейчас оно стало просто невыносимым, вызывая чувство почти физической боли.
Запах, который он ощущал, цветовая палитра, очертания предметов, звуки и эхо шагов во время его блуждания по дому, свет из окон и внутреннее освещение длинного коридора, идущего вдоль кабинетов и спален, – все это перекинуло мостик между ним и теми, кто когда-то ходил по этому дому, и наконец-то Хэл окончательно осознал, что также принадлежит дому наравне с ними.
В этом не было никакого чуда, все вполне объяснимо с точки зрения человеческой психики. Тем не менее он чувствовал себя так, как будто нарушил границу чего-то гораздо более таинственного и оказался в области, доселе еще никому не ведомой.
Какой-то внутренний импульс указывал ему на ту часть дома, которую он все это время подсознательно избегал. Как сказала ему Аманда, на Дорсае столовая была тем местом, где принимались решения не только деловые, но и семейные. Оттолкнувшись от этого воспоминания, его мысли наконец обратились к столовой, и он понял, что только там надо искать величайшую разгадку жизни и назначения Донала.
Хэл шагнул в нужном направлении. Но тут же остановился, охваченный страхом, и опустился в одно из стоящих поблизости кресел. Он сидел и смотрел неподвижным взглядом на дверь, ведущую в столовую, пытаясь понять причину необъяснимого, но вполне реального ужаса.
На память пришли уроки Уолтера. Сосредоточившись, он выбросил из головы все эмоции, затем представил свой страх как нечто бесформенное, стоящее перед ним на небольшом расстоянии. Придавая ему очертание, он принялся рассуждать. Сам по себе страх был неважен. Важно лишь было его влияние на него. Но чтобы понять его воздействие, он должен разобраться, что же за ним кроется, в чем его суть?
Дело было не в самой комнате и не в том, что он мог там узнать. Он боялся необратимости воздействия на него того, что он мог там обнаружить. Если он войдет в столовую в том состоянии духа, в котором сейчас пребывает, это может помочь ему наконец понять, какая же часть его существа принадлежит ему, а какая Доналу.
…Он, вероятно, узнает, что должен совершить нечто, после чего ему уже не будет дороги назад. Быть может, сейчас он как раз и стоит перед границей, которой инстинктивно всегда так боятся все мужчины и женщины, – границей, отделяющей возможное от невозможного; а если это так, то, переступив ее, он рискует остаться там навсегда.
Он вдруг понял, что этот страх для него не нов; он жил всегда, и не столько в нем, сколько во всем человечестве. Это был страх покинуть уютное лоно безопасности известного мира и оказаться во мраке неизвестности, таящей в себе все немыслимые опасности, которые могут поджидать там человека. Он понял также, что существует единственный способ противостоять ему, столь же древний. Это неодолимая потребность продолжать начатое, двигаться вперед и рисковать, открывать и познавать.
Осознав это, наконец он впервые ясно увидел, что та судьба, которой он только что так страшился, была выбрана им для себя уже много лет назад раз и навсегда. И как бы в подтверждение правильности его решения, откуда-то из глубин памяти в его мозгу всплыли строки из стихотворения Роберта Браунинга [3] :
…И встали все, как рамой огневой,Вкруг новой жертвы, замыкая дол.Я всех узнал, я всех их перечел,Но безоглядно в миг тот роковойЯ поднял рог и вызов бросил свой:«Роланд до Замка Черного дошел».3
Роберт Браунинг (Robert Browning, 1812—1889) – английский поэт; ввел в англ, лирику жанр монолога-исповеди, поэтический язык его отличается затрудненностью. В сборнике стихов «Мужчины и женщины» на материале исторических сведений о жизни известных личностей эпохи Возрождения поэт исследует психологические мотивы, управляющие поступками своих героев.