Абьюз
Шрифт:
– Хочешь заглянутьв комнату?
Синтия толкнула первую же попавшуюся дверь.
Открывшаяся моему взгляду комната была явно женской. Об этом говорили тёплые тона и светлая расцветка обоев и интерьера. Три окна в алькове занавешивали тонкая кисея и богатые, кажущиеся с первого взгляда невесомыми, но на деле тяжелые, гардины, перехваченные золотыми кистями.
Над спинкой кровати, от пола до самого потолка поднимались зеркала – целая зеркальная стена. Сама двуспальная кровать, заправленная покрывалом того же цвета, что и гардины, с четырьмя подушками – две большие и две поменьше. В изножье – небольшой комод красного дерева на пузатых ножках. Изголовье сторожили прикроватные столики с маленькими светильниками.
Между окнами – торшеры. На одной линии с дверью возвышался массивный письменный стол и массивный же стул, тон в тон со столом, обитый натуральный кожей коричневого цвета.
У третьего стола возвышалось уютно кресло, так и приглашающее уютно устроиться, закутав ноги пледом.
У комнаты не было хозяина. Это чувствовалось по отсутствию в ней атмосферы или энергетики – назовите, как угодно.
Это был безликий уют гостиничного номера.
– Нравится? – ровным голосом поинтересовалась Синтия. – В своё время комната принадлежала моей кузине Стелле. Но стараниями дизайнеров от того времени ничего не осталось. И слава богу! Хочешь, можешь устроиться здесь?
– Непременно так и сделаю, – пообещала я. – Если не перепутаю эту комнату с чьей-то другой.
По губам Синтии скользнула тонкая усмешка.
– Пойдём, я хотела бы показать тебе портретную галерею.
Мы дошли до конца бесконечного коридора. Толкнув замаскированную дверь, Синтия вышла ещё на одну лестницу, далеко не такую широкую, как парадная.
– Куда она ведёт? – поинтересовалась я.
– На третий этаж.
Точно! Я же ещё на подъезде должна была заметить, что этажей три.
Или не должна?
– А почему лестница потайная?
– Она не потайная. Раньше в доме всегда кто-то гостил, но этот этаж предназначался только для своих. Тут были рабочие кабинеты, классные комнаты для детей, студии.
– И картинная галерея?
– Нет. Прежде она располагалась на первом этаже. Фамильные портреты находились в открытом доступе, взглянуть на них мог каждый желающий.
Синтия зазвенела ключами. Мы вошли в длинную комнату. Стен было много – как в лабиринте.
Это действительно была галерея – залы, переходы, тупики. И со всех сторон глядели тускло лакированные портреты в полный рост, как у коронованных особ.
Ночь. Темнота. Множество лиц и взглядов.
У портретов есть такая дьявольская особенность, изображённые на них люди смотрят прямо на тебя, куда бы ты не встал.
Подняв выше масляную лампу, Синтия высветила из темноты женский портрет с изображением высокой и стройной блондинки с золотыми волосами, собранными вокруг головы золотым нимбом. Яркие глаза отливали кошачьей зеленью. Черты лица у незнакомки были точеными, но вот упрямый подбородок и плотно сомкнутые губы выдавали ой, какой не простой, характер своей владелицы.
Она смотрела надменно и спокойно, как и полагается даме с портрета прошлых веков.
«Снежанна Элленджайт», – гласила надпись под изображением.
– Красивая, правда? – вкрадчивым голосом подкрадывающейся кошки проговорила Синтия.
– Они все тут красивые.
– Верно. Но у Снежанны была особенная репутаций. Многие в нашей семье винили её за тот раскол, что в ней произошёл. Обвиняли в жестокосердии и порочности.
Я взглянула на портрет внимательней. Лицо женщины выглядело спесиво, но вроде бы не хранило следы пороков. Хотя далеко не всегда лица отражают подлинную человеческую суть. По-крайней мере, по молодости.
Взгляни на Рэя? Красив, как ангел, а хуже чёрта.
– Виновата или невинна – кто теперь разберёт? – вздохнула Синтия. – Ты любишь страшные сказки, Сандра Кинг?
– Не люблю, – без колебаний ответила я.
Синтия усмехнулась:
– А я всё равно расскажу тебе старую-старую историю. Почти двухсотлетней давности. Впрочем, всё началось ещё раньше.
Глава 3. Сандра
Жили-были могущественные, красивые, богатые люди. И было у них всё-всё-всё, что только может пожелать в жизни человек. Всё – кроме счастья. Хотя порой и оно случалось. А если нет, то винить за это они могли только самих себя, потому что были они сверх всякой меры спесивы, похотливы и капризны.
Если и любили эти люди кого-то, то только таких же жестоких, капризных и похотливых, как они сами.
Были у этих людей весьма отличающие их от других странности. Они не умирали, как другие, если их ранить. Ни меч, ни яд, ни огонь не могли их уничтожить. Их не пугало то, что приводит в и трепет других людей: ни боль, ни порок. Напротив, они любили их, получая такое же удовольствие, как другие получают его от вкусной еды или секса.
Секс без боли они не воспринимали. В их странных головах каким-то странным волшебным образом соединялось то, что не соединимо. Понять их было сложно. Они столь же пугали и отвращали, как привлекали и завораживали. Тот, кто встречал их однажды никогда не забывал. Но худшее, что с человеком могло случиться – это встреча с такими, как они.
Их было много, они предпочитали держаться одним кланом. И так было на протяжении нескольких веков.
Сосуществование с другими людьми позволило построить собственную империю. Собственный город. Собственный мир.
Так длилось долго. А начало конца началось с рождения этого человека. В семейных преданиях он остался Ральфом I.
Синтия остановилась у портрета с изображением молодого человека.
Не мой тип, определённо. Мне такие никогда не нравились. Хотя… я таких и не видела.
Возможно, всё дело было в костюме? Тёмный фрак резко контрастировал с золотыми кудрями с серебряным отливом. Они не ниспадали до плеч в байроническом стиле, а лежали вокруг золотым нимбом. Черты лица, по-женски тонкие, но без тени женской мягкости или меланхолии, свойственной Артуру. В уголках рта жёсткая складка. Глаза большие, взгляд прямой, но даже через портретную рамку и бездну лет под ним хотелось поёжиться.
– Всё началось с Ральфа I, – повторила Синтия, вздохнув. – Вся эта чёртова история. Он был странным человеком. Странным даже по меркам своей чокнутой семейки. Совершенно беспощадным и к другим, и к самому себе. Он словно играл со смертью всю свою жизнь, маня её, как желаннейшую из любовниц. Но она не торопилась. Может быть, не желая присоединяться к сонму бесчисленных соперниц?