Абьюз
Шрифт:
Чтобы не упасть, иногда лучше предусмотрительно лечь. В сердце, желудке и животе крутились, сходя с ума острые стрелы-лезвия, заставляя мелкую дрожь сотрясать всё его тело.
Боль давала странный эффект. От неё кружилась голова и всё вокруг казалось совершенно незначительным и странным.
Обычно мягкие, смеющиеся, словно подсвеченные изнутри глаза Мередит сейчас выглядели чёрными, словно разом лишились привычного блеска.
Можно было только догадываться, насколько страшной этой девочке показалась последующая пара часов?
Иногда, когда выдержка изменяла Артуру, с его губ всё-таки срывался хриплый вскрик, а по губам кровь сначала сочилась, потом текла. И всё закончилось тем, что она хлынула щедрым потоком, заливая пол, пальто, руки.
Собственное тело сделалось чужим. Артуру всё время казалось ещё вот-вот, ещё чуть-чуть, и ослепительная мука, заставляющая его корчиться на полу, выламывающая рёбра, вырывающая сердце из груди, наконец, лишит его сознание.
Но, как обычно во время приступов, боль мешала ускользнуть в бархатную анестезию небытия.
Казалось ещё капельку и лезвия-стрелки внутри него что-то безвозвратно отрежут, отсекут и душа, освободившись, упорхнёт прочь, ликуя.
Время тянулось как патока, как резина.
Время тянулось бесконечно долго.
И когда Артуру начало казаться, что в его теле больше не осталось ни крови, не нервов, способных ещё что-то чувствовать, не сгоревших, как пробки в электрощите, от перенапряжения, боль опала, словно языки пламени на прогоревшей древесине или угасающих углях.
Сил больше не осталось.
Артур лежал на полу, в луже собственной крови, как поваленное дерево, боясь пошевелиться.
Почувствовав движение ряжом он с трудом разлепил веки и увидел, что Мередит по-прежнему сидит рядом.
Так и не ушла.
Уже стемнело. Было темно и тихо.
– Артур? – шёпотом позвала она его.
Он ощутил прикосновение её горячих пальчиков к своей, словно покрывшейся инеем от внутреннего озноба, ладони. – Ты... ты жив?
– Жив, – ответил он бесцветным шёпотом. – Не бойся. Всё уже закончилось.
А сам в глубине души с удивлением понял, что больше не хочет, чтобы она уходила. Словно пережитый вместе приступ сблизил их как совместно выигранное сражение.
Это было глупо. Ничего они не выигрывали.
– А ты стойкий оловянный солдатик, – слова давались Артуру тяжело.
Он говорил медленно, через паузу.
– Тебя ни разу не стошнило от всего этого милого зрелища?
Он видел, как в темноте смутным пятном белели её руки и лицо.
– Мне так жаль… – выдохнула она.
– Жаль?
– Жаль, что ничем не могу помочь.
Он почувствовал, как её маленькая ладонь сжимается на его пальцах.
– Оставь… – выдохнул он и удивлённо смолк, когда вдруг понял, что она прижимается к его руке мокрой от слёз щекой.
– Оставить?
– Не надо плакать. Оставь меня. Иди спать.
Она не ответила, но молчание заполнилось горькой обидой и удивлением.
– Пойдём, помогу тебе добраться до кровати, – всхлипнула она.
– Лучше уж тогда помоги добраться до ванной, – вздохнул он. – Бодрящий душ нам обоим не помешает.
Глава 10. Линда
Линда никогда не была сильна в ведении домашнего хозяйства. Всё связанное с домоводством вызывало в её душе отторжение и глубокий протест.
Нет, она бесконечно уважала всех женщин, что умели творить волшебство на кухне, являя чудеса кулинарного искусства; тех, кто удачно химичил в прачечной, комбинируя чудо-порошки таким образом, чтобы любое пятно сходило в считанные секунды, оставляя ткань блистать первозданными красками; убрать квартиру так, чтобы даже побелка с потолка отблёскивала алмазной крошкой.
Она их уважала, но – сама так не могла.
Вот оформить любой контракт, выгодно просчитать все ходы и выхода, предугадать риски, получить сверхприбыли – это пожалуйста. Здесь в ней просыпались и страсть, и азарт, и ночь можно было не спать, и почти не есть, на одном вдохновении обрабатывая очередной проект.
Но кастрюля, но суп? Но картошка и омлет? Нет!
Проще заработать на домработницу, чем стать ею.
В той социальной прослойке, из которой вышла Линда, двадцать семь – возраст старой девы. Это показатель, что ты не смог взять нужную планку. Если до сих пор маломальский завалящий мужчинка не поселился в твоей квартире, не посещает твоей спальни – значит, всё с тобой очень и очень плохо.
Нужен кто-то и уже неважно – кто. Даже если в кровати он способен только храпеть, даже если радости от него никакой – неважно! Главное, чтобы было.
Вернее – был.
Такова вековая традиция: у женщины должен быть мужчина.
Линда отдавала себе отчёт, что, если она хочет быть респектабельной и успешной, нужно замуж. Нужно.
Мы же живём в обществе? А в любом обществе есть свои налоги и устои, отравляющие жизнь.
Обязательное наличие мужа у успешной женщины – это оно и есть.
Но стоит стать замужней – всё! Жизнь кончена! Твоя жизнь. Ты продолжаешь её дальше, но уже не полноценной личностью, а в качестве мужского придатка.
Отдашь мужчине всё: тело, время, способности, желания, карьеру, деньги, нервы, здоровье. В обмен получишь право на стирку его немытых носок и тарелок и, как вишенку на торте, бесконечную мужскую неверность. И попробуй только заикнуться что чем-то недоволен!
Или ты не женщина? А женщина должна терпеть. Мужчину. Во имя традиций.
Линда была в самом отвратительном расположении духа. Она только что порвала с Калхауном по той простой и нелепой причине, что парень осмелился сделать ей предложение. В самом факте, что он решился сделать это, не было ничего странного. Их отношения можно было квалифицировать как серьёзные, Линда никак не походила на женщину, которую устроят лёгкие интрижки.