Acumiana, Встречи с Анной Ахматовой (Том 2, 1926-27 годы)

Лукницкий Павел Николаевич

21-го АА у Мухиных была недолго. Ей казалось неудобным при Аркадии Андреевиче расспрашивать Екатерину Максимовну об Анненском, и чувствовалась фальшь во фразах Екатерины Максимовны, которые она кстати и некстати вставляла в разговор — фразах типа: "Иннокентий Федорович меня и А р к а д и я А н д р е е в и ч а очень любил", "Мы с А р к а д и е м...А н д р е е в и ч е м очень ценили Анненского", "Я и Аркадий Андреевич..."

Зачем такое соединение? Известно, что для Анненского существовала именно Екатерина Максимовна, и совершенно посторонним человеком ему представлялся Аркадий Андреевич Мухин.

Поэтому, чувствуя эту неловкость и не расспрашивая ни о чем, АА вела очень отдаленный разговор. Целью своего

посещения Мухиных АА поставила установление дат стихотворений Анненского. Мухина обещала АА летом обязательно сделать это. АА вполне удовлетворена, потому что ей важно, чтобы эти даты были установлены вообще, а не чтоб они были установлены для нее, т. е. чтобы имелись у нее. Мнение АА о Мухиной — очень хорошее: АА была просто удивлена культурностью ее, тем вниманием, с каким она следит за современной литературой, она — человек другого поколения, тонкими наблюдениями, которые сказались в двух-трех случайных замечаниях во время разговора. Мухина полна желания отдать имеющиеся у нее материалы по Анненскому любому, кто занялся бы Анненским с достаточными знаниями и любовью (только не Кривичу, конечно, ибо о нем Мухина говорит с пренебрежением).

20-го или 21-го АА получила из Москвы почтой сборник стихов московского Союза поэтов и приглашение дать свои стихии для следующего выпуска. Сборник АА прочитала весь, в тот же день, и мнение ее о стихах этих — очень плохое: стихи безвкусны, неграмотны, просто плохи, а некоторые — отвратны (Зубакина, Чичерина, например). Асеева — одно неплохое. Другое — дрянь.

В первом стихе Асеева ("Курские края") очень нехорошо беспомощное подражание Пастернаку — в приеме, каким описывается дом (очеловечивание его).

22-го я получил экземпляры "Сборника стихотворений" петроградского Союза поэтов и подарил один АА. Она читала его — при мне и после. Понравилось ей второе стихотворение Лившица ("Как душно на рассвете века"). Провалы сборника — Н. Браун, И. Наппельбаум, Евг. Панфилов (да и как же о последнем сказать — ведь известно, что мальчики от девочек всегда хоть чем-нибудь да отличаются, а тот пишет: "У нас шестеренки (у мальчиков), у нас паровой молот мужествен и молод, каждый удар легок и лих. А что у них?" (у девчонок). Восхитительно!).

У Полонской — "не Пастернак ли проскакал?" (улетающий балкон), а еще сильней — гумилевское: что "людская кровь не святее изумрудного сока трав". Крайский ужасен до бездыханности. Садофьев плох и безобидно глуп — когда обижается до сих пор на обругавшего его Е. Досекина-Горбачева ("Егор Самосекин"). АА считает, что петербургский сборник все же не в пример лучше московского, потому что нет в нем таких, как в московском, провалов. Забавно, что девушки ("поэтессы") всюду хуже — значительно хуже мужчин. Сквозь чистоту поэзии и провалы АА замечает в обоих сборниках культ Пушкина. В московском трижды упоминается памятник Пушкина (неважно, что в пошлейших стихах), в петербургском — имя Пушкина проскальзывает в стихах Лившица, Рождественского (с его "Бахчисараем"), Оксенова и др. АА находит, что это очень показательно... АА видит в этом особенность переживаемой эпохи. Сейчас д о л ж е н быть культ Пушкина, так часто забывавшегося совсем недавно.

Все время занималась Пушкиным. 21 и 22 изучала все примечания (по академическому и другим изданиям Пушкина), касающиеся влияния Парни на Пушкина — для того, чтобы уяснить, что именно внес Пушкин в свои стихи, узнав Шенье, и что было уже до Шенье. К 24 мая АА сделала два подробных списка (чернилами) найденных ею за все время работы наиболее убедительных соответствий между Пушкиным и Шенье. Один список по стихам Пушкина (а в правой графе — соответствующие места Шенье); второй — наоборот — по Шенье, и соответствующие места Пушкина. В списки эти включила и все известное по исследованиям пушкинистов.

24-го АА сделала еще кой-какие открытия: например, "Пока не требует поэта" — "Hermes" (?),

слово "поэтический" — с тем особым оттенком смысла, с каким его у потребляет Пушкин ("Поэтический побег", например). Это слово встречается уже не в Шенье, а в предисловии к тому Шенье (издания 1822, De la Touche'а); новый кусок в "Евгении Онегине" и др.

24-го я был у АА в Мраморном дворце, и АА показывала мне новые открытия — много, попутно, говорила о Пушкине — с восторгом и преклонением перед его гением. АА сказала, что теперь ей до конца понятно, что эпитеты "демон", "полубог" — не преувеличение, когда ими характеризуют Пушкина, что совершенно непостижна острота и глубина его таланта: уже в пятнадцатилетнем возрасте он превзошел своих учителей и предшественников, превзошел, потому что язык тех был еще скованным и громоздким...

Какую работу по преобразованию одного только языка (пусть даже если она была подсознательной, а ведь, может быть и н е подсознательной была!) Пушкин проделал — к п я т н а д ц а т и л е т н е м у в о з р а с т у!

"Мы знаем, как развиваются поэты! Блок — прекрасный поэт, а возьмите его юношеские стихи... — вода!" — воскликнула АА. — "Возьмите раннего Лермонтова — до чего плох; а ведь Лермонтов — "гений"!"

"Я считаю, — убежденно сказала АА, — что Пушкин — поэт, какому нет равного во всей мировой литературе. Он — единственный..."

Я попытался не согласиться с этим утверждением и просил АА подтвердить его...

АА подумала... И задумчиво произнесла: "Данте... Петрарка... Да... была и здесь работа такого же порядка — по преобразованию языка. Но ведь языки французский и провансальский значительно ближе...".

В 4 3/4 — звонок из Шереметевского дома: пленки (фотографии Наполеона). Ходил. Нет. Пришел в Шереметевский дом. Вышли с Пуниным. Аннушка "провожать" — "проводить". Шли по Фонтанке к Невскому. Пунин говорил о докладе, который сейчас будет читать — о faux gothique. В аптеку — бром. У фарфорового магазина остановились (рассказ о лакее из ресторана — узнал АА по статуэтке). Пунин на углу Садовой и Невского — в трамвай. Я с АА — в магазин: купить берлинскую Ахматову для Щеголевой. Нет. Угол Садовой и Итальянской — магазин и сухари к чаю. Апельсин. Шли — зашла ко мне за Гнедичем. "La jeune Tarentine" (перевод Шенье). 1822 г. — письмо Пушкина брату (откровенен с ним был). Тарентинская дева нравится. Пушкин не мог не знать, что это перевод. Гнедича дал, взяла с собой. И взяла московского Союза поэтов сборник. Шли. Устала, нет трамваев — пешком. Навстречу Маня Рыкова. Гуковского доклад — разочарованы, что не сама АА читала. Пушкин мог себя на место Шенье ставить ("Pourtant, j'avais quelque chose l , в Михайловском"). "Никто не любил Шенье так, как я" — второе, и много критике. Тарентинскую деву мог Пушкин знать до 1819 года — это такая же известная вещь, как "La jeune captive". Марсово поле. Купила газету. На скамейке читала, а я — Гнедича. Желтый дом плохо покрашен — уже облупился. Собаки (у Мраморного дворца) черные — люблю таких. Домой — и девочка — книгу прислали (из Баку — "Норд"). Песок сотни пудов. Крадут — а угрозыск, милиция? Как будто их и нет. У меня — стук. Письмо Л. Борисова, читал.

Тональность Шенье — Пушкин — одна (совсем разная тональность Le Brun Пушкин).

Завтра белье покупать — на 20 рублей.

Май 1926

335. Никольский В. Идеалы Пушкина. СПб 87. (Также Христ. чт. 82, 2 стр. 487 — 537).

И. В. — Исторический Вестник.

Узнавал в мае 26 г.

Каталог Мезнера.

Стр. 338 Никольский Б. В. Поэт и читатель в лирике Пушкина. Крит. очерк. И. В. 99, 5, стр. 506 — 586 (Отд. СПб. 99 г. ч. 75).

Стр. 338 Никольский В. Идеалы Пушкина. Акт речь. Изд. третье. С приложением статей того же автора: "Жобар и Пушкин" и "Дантес-Текерен", СПб. 99 г. ц. 75 к.