Ада Даллас
Шрифт:
Вот как...
И тут меня осенило. Я понял, что меня ожидает. То же самое испытываешь, находясь на рельсах и видя приближение курьерского поезда. Экспресс еще далеко, но он мчится, а твой старенький "пикап" застрял на рельсах и не заводится. Ты слышишь далекий шум поезда, потом показывается и надвигается прямо на тебя серебряный локомотив, шум переходит в грохот, ты без конца жмешь стартер, но мотор все не заводится, а локомотив уже рядом. Тут ты или просыпаешься весь в поту и с трудом приходишь в себя, или распахиваешь дверцу и ныряешь вниз с насыпи, или, не двигаясь с места, слышишь скрежет
Вот так. Я догадался, что замышляла Ада. Ада и Сильвестр. Я слышал грохот, видел приближение поезда и понимал, что время мое истекает.
СТИВ ДЖЕКСОН
Я усиленно пытался придумать что-нибудь такое, чем можно было бы заткнуть рот этой женщине из Мобила, но тщетно. Даже если бы Ада напустила на нее специально отобранных полицейских, все равно история вышла бы наружу. Если же Ада начнет платить, платежам не будет конца. Единственным надежным решением вопроса было физическое устранение женщины, но это, разумеется, исключалось.
И все же я кое-что придумал. Вместе с Адой мы можем собрать соответствующие материалы и предъявить этой особе обвинение в шантаже и вымогательстве. Это будут меченые банкноты, разговор при вручении денег, записанный на миниатюрный магнитофон, спрятанный в сумочке, мои свидетельские показания (я буду присутствовать при уплате денег, притаившись где-нибудь в укромном месте), фотоснимки, сделанные скрытой камерой. Собрав эти улики, мы предъявим их шантажистке. Я скажу ей: "Двадцать пять лет тюрьмы вам обеспечены. Судья в этом районе наш человек... Если вы оброните хоть слово, если кто-нибудь начнет болтать, мы возьмемся за вас. Зарубите себе на носу: неважно, кто и где начнет чесать язык, отвечать будете вы. Мы засадим вас на всю жизнь в тюрьму со строгим режимом, причем в наших силах сделать этот режим еще более строгим".
Потом ее припугнет Ада, а я добавлю еще кое-что.
План этот мне нравился, и чем больше я о нем думал, тем сильнее проникался уверенностью в успехе. Я поехал в Батон-Руж и обо всем переговорил с Адой в углу Охотничьей комнаты ресторана при Капитолии. Я вынул блокнот и, беседуя с Адой, время от времени делал заметки, будто брал интервью.
– Что ж, – согласилась Ада. – План недурен. Я и сама обдумывала нечто подобное. Примерно так все бы и сложилось.
– Значит, начнем действовать?
Ада посмотрела мне в глаза:
– Я не могу пойти даже на минимальный риск.
– Ты предпочитаешь платить?
– Надеюсь, не придется. – Она провела кончиком языка по губам и опустила глаза. – Видишь ли, я уже уплатила, и немало. Думаю, что на время заткнула ей рот. Во всяком случае, сейчас она меня не беспокоит.
– Будем надеяться.
Ада снова взглянула на меня.
– Стив, но это так, поверь.
– Тебе виднее.
– Я в этом убеждена и прошу тебя больше не беспокоиться.
Ада на мгновенье прикоснулась к моей руке и тут же приняла прежнюю позу.
Мы провели в ресторане около часа. С того дня, как на горизонте появилась эта особа из Мобила, у меня уже не возникало никаких иллюзий относительно Ады. Возвращаясь в Новый Орлеан, я размышлял о том, что всякий раз, встречаясь с Адой, я делаю еще шаг к... К чему?
Наша следующая встреча с ней состоялась при совершенно иных обстоятельствах.
РОБЕРТ ЯНСИ
Итак, я стал убийцей. Я совершил убийство. Не то, какое вы совершаете, когда на вас солдатская форма, а настоящее убийство. Интересно, изменился ли я сам, думал я. И что испытывает человек, ставший убийцей?
Я начал бояться. Боялся, что меня найдут и посадят на электрический стул. А главное, чувствовал себя виновным. Ощущение вины и чувство боязни вовсе не одно и то же. Когда вы только боитесь, то знаете, чего боитесь. А когда вы виновны, то боитесь, сами не зная чего. Вы чувствуете, что что-то вас преследует. Что именно, вам не понятно, но оно существует и не дает вам покоя.
Но этим мои переживания не исчерпывались. Испытывал ли я жалость к своей жертве? Скорее всего, нет: эта женщина была настоящим подонком, причинила много вреда и вполне заслужила смерть. И все же у меня в ушах до сих пор звучит повторяемая на одной ноте мольба: "Прошу вас, не надо!", а перед глазами стоит ее лицо, на котором написано, что она сразу все поняла, едва увидев меня. Кажется, она действительно вызывает какую-то жалость, хотя это по меньшей мере странно.
Итак, я был испуган, чувствовал себя виновным и немного жалел эту женщину.
Что еще?
Я заважничал. Не всякий способен совершить подобное. Я доказал, что не лишен решительности, что со мной снова нужно считаться. По-хорошему ли, по-плохому, но считаться. И еще я казался самому себе в известной мере победителем.
Итак, убийца чувствует себя испуганным, виновным, сожалеющим, важным. И еще – победителем. Таким образом, кем бы я ни был в действительности, заурядной личностью меня не назовешь.
Ада принадлежала мне, а я ей. Мы оба это понимали. Мы знали, что, если один из нас предаст другого, оба мы люди конченые. Вот что сильнее всего связывает мужчину и женщину. Страсть остывает, деньги кончаются, любовь – лишь красивое слово для дураков, а вот такая взаимозависимость может длиться вечно.
Совершив то, что мы совершили, мы стали частью друг друга, и теперь уже не могли существовать порознь, сколько бы ни пытались. Иногда у меня появлялось желание убить ее, даже если бы потом пришлось покончить с собой. Я знал, что еще чаще, именно из-за того, что мы не могли существовать порознь, у нее возникала мысль убить меня. Но ни она, ни я на это не решались. Мы оба были одним существом.
Оставаясь наедине, мы не только отдавались друг другу, но словно горели на медленном огне, который сами подогревали.
Иногда я чувствовал, что и во время самой интимной близости она ненавидит меня. На одной из встреч она прямо сказала:
– Будь ты проклят! Будь проклят на веки вечные!
– Я уже давно проклят, – спокойно ответил я. – Во всяком случае, в аду мы будем вместе.
Ада застонала, будто ее засасывало в болото, хотела вцепиться мне в лицо, но я увернулся, и ее ногти до крови расцарапали мне горло и грудь. В следующее мгновенье я поймал Аду за руку и несколько раз ударил. На белой щеке заалели пятна. Она разрыдалась, но не от боли. Не так уж сильно я бил. Расправа с ней доставила мне удовлетворение. Ада вырвалась и отскочила в сторону.