Ада Даллас

Уильямс Верт

В шесть часов голосование заканчивается, бары распахивают свои двери, по мостовым и тротуарам сплошным потоком движутся люди. Подобно островкам, в этом потоке остаются лишь места, где ведется подсчет голосов.

Часов в восемь, когда стали вырисовываться первые итоги, я в сопровождении операторов с телевизионной камерой предпринял объезд штабов каждого из кандидатов.

Штаб Ленуара находился в банкетном зале отеля "Сент-Чарлз". Прежде всего мне бросилась в глаза большая классная доска, установленная под углом в сорок пять градусов. Рядом стоял Ленуар, а поодаль

еще человек пятьдесят. Они молчали, и вид у них был довольно пришибленный. Я заметил также, как помят и запачкан белый костюм Ленуара. Он весь вспотел и то и дело вытирал лоб скомканным платком.

На его лице застыли обида и возмущение, как у мальчишки, внезапно обнаружившего, что его любимый пруд, где он обычно купался, засыпан щебнем, а бойскаутский отряд распущен навсегда.

Я понимал, что мой вопрос покажется глупой шуткой, но все же спросил в микрофон:

– Мистер Ленуар, вы уже составили хотя бы общее представление об исходе выборов?

Ленуар даже не взглянул на меня. Он смотрел на доску, на которой какой-то лысый в пропотевшей сорочке человек в колонке, отведенной сент-бернардскому избирательному участку, только что записал цифры с результатами голосования. Две крупные капли пота проступили на лбу Ленуара, возмущение на его лице сменилось неверием.

Ленуар продолжал молчать, и, чтобы скрыть паузу, я быстро сказал в микрофон:

– Мистер Ленуар знакомится с только что полученными данными по очередному избирательному участку и... – Я произнес еще несколько фраз.

Потом я схватил его за рукав, знаком показал: "Телевидение!" – и поднес микрофон к его губам. Ленуар вперил в меня бессмысленный взгляд. Но тут же пришел в себя.

– Все это мошенничество и вздор! – крикнул он, и выражение его лица снова изменилось. Он напоминал благочестивого человека в церкви, который собрался помолиться, но, оглянувшись, увидел, что за спиной у него совершается языческий обряд.

Я посмотрел на цифры из сент-бернардского участка: 2018 за Аду, 123 за Мура, 21 за Ленуара.

– Мошенничество и вздор, – повторил Ленуар, но теперь не в микрофон, а самому себе. – Да там у меня одних друзей больше двух десятков. Мошенничество! Сплошное надувательство!

За подобные заявления по телевидению нас могли привлечь к ответственности как за клевету, и я быстро перестроился.

– Скажите, вы надеялись на иные результаты?

Сделав над собой нечеловеческое усилие, он ответил:

– Разумеется. Но я все же убежден, что народ Луизианы еще докажет свою веру в принципы добропорядочного управления.

– Благодарю вас, мистер Ленуар, – сказал я.

Он проиграл, и по его лицу было видно, что он знал это.

* * *

Арнольд, адвокат из Северной Луизианы, даже не побеспокоился организовать у нас в городе свой штаб. Поэтому я отправился прямо в помещение, где расположился со своим аппаратом Джек Мур, старый профессиональный политикан, обычно продававший голоса тех, кто голосовал за него.

Мне показалось, что я попал на поминки: плотное, как туман, молчание царило в комнате, и чье-то обращенное ко мне "Да?" прорезало его подобно лучу прожектора.

В комнате собралось человек десять, все мужчины, за исключением низенькой, плотной блондинки с сединой в волосах – жены Мура. Они сидели растерянные и ничего не понимающие, с видом людей, застигнутых страшной катастрофой. Сам Мур приткнулся в дальнем углу, и на его жирном лице отчетливо читались ужас и сознание своего провала.

Мне сразу стало ясно, что между Ленуаром и Муром есть и еще нечто общее, кроме поражения. Каждого из них подвели их личные божества. Хотя, разумеется, молились они разным богам.

Начиная беседу с Муром, я чувствовал себя гробовщиком.

– Мистер Мур, что вы можете сказать о ходе избирательной кампании?

– Что, что? – шепотом спросил он.

– Что вы можете сказать о ходе избирательной кампании? – повторил я.

Мур взглянул на меня, и я понял, каких усилий стоит ему собраться с мыслями.

– Я... я... – хрипло начал он. – Сейчас еще слишком рано подводить окончательные итоги... Я... Да, да, миссис Даллас значительно опережает остальных кандидатов. Однако по многим избирательным участкам результаты еще неизвестны; я отказываюсь признать себя побежденным и не могу сказать ничего определенного, пока не подсчитают все голоса.

Глядя на Мура, можно было подумать, что его незаслуженно оскорбило все человечество. Он не верил в такую чепуху, как истина, справедливость, и даже в счастливый случай. Он и не надеялся победить. Не хотел этой победы и совершенно не собирался участвовать во вторичных выборах. Он хотел лишь, чтобы вторичные выборы состоялись, и тогда он мог бы продать голоса своих сторонников одному из кандидатов за круглую сумму в двадцать тысяч долларов, как утверждали понаторевшие в таких делах люди.

И вот теперь приятная перспектива испарилась раз и навсегда, как испарилась и надежда вернуть деньги, израсходованные на предвыборную кампанию, а это означало в целом потерю сорока тысяч долларов. Верная, казалось бы, сделка сорвалась.

В восемь часов тридцать шесть минут, через два с половиной часа после закрытия избирательных участков, выяснилось невероятное. В первом же туре голосования Ада Даллас избрана губернатором Луизианы.

Штаб избирательной кампании Ады находился в отеле "Монтлеоне" на Ройял-стрит, но ни ее, ни Сильвестра, ни полковника Роберта Янси я здесь не застал. Они отправились в Батон-Руж, в особняк губернатора.

В соответствии с традицией роль хозяина взял на себя член законодательного собрания Алва П. Будэн, надутый и напыщенный по этому случаю, как петух. Я вручил ему микрофон, и он не заставил себя уговаривать.

– Народ сказал свое слово. Теперь Луизиана и наш губернатор пойдут вместе рука об руку.

Его похожее на брюкву лицо было необыкновенно торжественным, все видели, как он гордится тем, что именно ему выпала честь выступить с этим важным заявлением.

Вечер выдался хлопотливый, и мне удалось вернуться домой лишь после полуночи. Я долго лежал в темноте, не смыкая глаз. Я пытался угадать, что в эти самые минуты делает Ада. Была одна из тех ночей, когда никакое снотворное не помогает.