Адам - значит человек! За шаг до Победы
Шрифт:
Вокруг удивленно зашептались.
– Вилли, - голос старика дрогнул, - мой маленький Вилли...
– Бейсенгали шагнул вплотную и обнял гостя.
– Йа, эст ист миа, - прошептал Штейнберг, - ирре кляйне аба альте Вилли.
– И я стал стар, - тихо сказал Бейсенгали.
– Очень стар, мой маленький Вилли...
У обоих бежали слезы. Они стояли, что-то бормоча, и к общему изумлению понимали друг друга. Все вокруг стояли в изумлении, лишь операторы плавно перемещались, снимая эту удивительную встречу. Глаза всех женщин увлажнились.
– Oh, das bin ich, - спохватился гость, - Abu, dies ist mein j"ungster sohn Otto und mein enkel Johann.*
– А это моя семья...
– и Бейсенгали представил всех
– Проходите, уважаемые, проходите.
Он посадил гостя на почетное место. Сам сел рядом, с трепетом смотря на неожиданного гостя. Абулхаировы тоже сели за столы, но стараясь подвинуться поближе, чтобы слышать все.
Перед гостем поставили угощение. Штейнберг попробовал из вежливости предложенное.
– Delicious!
– воскликнул Штейнберг.
– Mein Gott, wie k"ostlich! (Вкусно! Мой Бог, как вкусно! немецкий)
Потом он внимательно посмотрел вокруг и начал говорить, а девушка переводила:
– Я вижу, вы гадаете - кто же я на самом деле и где мы могли познакомиться? Разве уважаемый Бейсенгали не рассказывал вам о войне?
Абулхаировы переглянулись, но за всех ответил младший сын Рустам:
– Рассказывал, но...
– Я расскажу...
– Штейнберг взял стакан с водой отпил немного.
– Это в первых числах мая 1945 года. Мне тогда было неполных четыре года, но я все хорошо помню. Такое забыть очень трудно. Даже для ребенка. Даже для очень маленького ребенка. Да и не стоит забывать. Нельзя... да...
– голос гостя дрогнул, он еще отпил воды и продолжил рассказ:
– Наш дом был на улице Зекзише-штрассе. Это почти в самом центре Берлина. Я жил с мамой. Мой отец пропал на восточном фронте еще в сорок третьем году. Как оказалось, он попал в плен под Сталинградом, и чудом остался в живых. Но это мы узнали потом, когда отец вернулся в фатерлянд. Когда ваши войска подошли к Берлину, мама хотела уехать к родственникам, в Потсдам. Но мы не успели. Кто-то сказал, что путь отрезали советские войска, и нам пришлось остаться. Мы прятались от обстрелов и бомбежек в убежищах. Когда начался штурм, мы практически не выходили на улицу. Мы очень боялись. Много чего очень страшного говорили о русских. Как оказалось, это была неправда, но тогда мы верили всему. Мы сидели в подвале, вздрагивая от грохота и выстрелов. Не хватало еды и воды. Мама ходила за кипятком в соседний подвал. Иногда приносила хлеба. Иногда наши солдаты делились своим пайком. Но все равно мне всегда хотелось есть. Я хорошо помню то чувство голода.
И гость невольно покосился на стол, уставленный угощением.
– Однажды мама ушла и долго не приходила. Начался сильный обстрел. В наш дом попал снаряд или бомба, не знаю что, но от взрыва посыпался кирпич, и перекосило перекрытия, потом начался пожар. Один солдат сказал, чтобы все уходили, потому что может завалить, а спасать будет некому. Когда люди стали выбираться из завала, началась сильная стрельба и взрывы. Я очень испугался и побежал. Я не видел куда бежал. Страх гнал меня. Сильный страх. Я очень боялся и молил господа спасти меня. Забежал в какой-то дом, и сразу взрыв... Я хорошо помню, как испугался, когда увидел, что вход завалило. Я оказался замурованным в маленькой комнате. Я кричал от страха, звал маму, но никто меня в этом аду не слышал. Не знаю, сколько я там сидел. Помню взрыв и вдруг я оказался на улице. Я оцепенел. От взрыва... от страха... это потом понял, что оказался самой гуще боя. Стрельба, взрывы, больно бьют камни... я даже слышал, как рядом пули пролетают.
Представьте - жестокий, смертельный бой, а я в самом центре.
И вдруг меня кто-то схватил, прижал к себе. И представьте себе, мне стало так хорошо и спокойно. Я даже выстрелы перестал слышать. А потом...
– гость улыбнулся Бейсенгали, - я даже не испугался, когда увидел, что меня держит русский солдат...
За столами было тихо. Все
– Ата, почему ты не рассказывал нам про это.
– Ата, расскажи.
– Хорошо, - кивнул старик, - расскажу. И вы поймете, почему я никогда об этом не рассказывал.
Абулхаиров немного помолчал, тяжело вздохнул и начал рассказ:
– Я помню, хорошо помню, тяжелые были бои. Немцы превратили Берлин в крепость. Каждая улица перекрыта баррикадами. Что ни дом, то укрепление. Окна нижних этажей заложены кирпичом и мешками с песком. Везде узкие бойницы, и из каждой ведется огонь из автоматов и пулеметов. Все простреливается. Из верхних этажей бьют фаустпатронами. Проворонишь гранатометчика и танк сразу сожгут. Приходилось штурмовать каждый дом. Этаж за этажом. Каждую комнату и подвал. Немцы сопротивлялись отчаянно, особенно эсесовцы. Эти не сдавались. Только фольксштурм, и те не всегда поднимали руки. Нашему батальону была поставлена задача - блокировать, а затем выбить немцев из домов по улице...
– Бейсенгали прикрыл глаза, и воспоминания нахлынули, словно весенняя сель...
***
Орудие оглушительно рявкнуло. Баррикаду, перекрывающую улицу впереди подняло взрывом. Пара пулеметов, что не давали подойти ближе замолчали.
– Вперед!
– скомандовал лейтенант.
Прикрывая друг друга, бойцы побежали вдоль стены. У разрушенного подъезда сгруппировалось и прижались к стене.
– Гранаты!
В проем полетели гранаты. Несколько взрывов выплеснули на улицу осколки битого кирпича и клубы пыли.
– Абулхаиров первый этаж! Шмаков подвал, остальные за мной!
Ворвались в дом. Пыль после взрывов еще опадала. Полуразрушенная лестница еле видна. На втором этаже копошились и стонали раненые немцы. Стреляя на ходу, верх устремились бойцы. В подвал свернули пятеро, а Бейсенгали повел свое отделение по коридору. Дом содрогнулся от взрывов гранат. На верхних этажах начался жаркий бой. Где-то работал вражеский пулемет. Коридор разделился на два направления. Сержант по звуку определил - где находиться пулемет.
– Малявин направо, Карпов со мной!
В пыльном мареве мелькнули серые тени. Абулхаиров прижался к стене и дал очередь из ППШ. Кто-то вскрикнул. Выстрелы в ответ - пули дернули рукав ватника и выбили кирпичное крошево чуть правее. Семен Карпов выругался и, достав гранату, кинул её вдоль коридора. После взрыва, метнулись вперед, на ходу добивая оглушенных врагов. Из последнего дверного проема неожиданно выскочил немец. Сержант выстрелил навскидку. Враг рухнул. Где-то впереди загрохотал длинными очередями вражеский пулемет. Двигаясь вдоль стен, бойцы приблизились к последней двери. Сержант на мгновение заглянул. Так и есть - немцы вели огонь через забаррикадированное окно. Абулхаиров кивнул прикрывающему рядовому, кинул РГД, переждал взрыв, и ворвался в комнату. В обнимку с исковерканным MG, лежала только пара убитых. Кирпич и мешки с оконного проема частично выбило на улицу. В соседней комнате кто-то был. Карпов проскочил к проходу, быстро глянул в соседнюю, отпрянул, и показал три пальца. Бейсенгали, кивнул и знаками показал Карпову, что идет первым, а он прикрывает. Ворвавшись в помещение, сержант дал очередь. Три серых фигуры судорожно согнулись, а затем рухнули на битый кирпич.
– Чисто, - крикнул Карпов, опуская автомат.
Эта комната последняя. Абулхаиров скользнул взглядом по убитым и похолодел.
– Сол балалар, - прошептал по-казахски Бейсенгали, бледнея.
– Мен балаларды каза...*
– Что?
– не понял Семен.
– Дети, Сема, дети, - прохрипел сержант, - я детей застрелил.
Карпов, наконец, внимательнее посмотрел на убитых. Перед ними лежали мальчишки не старше 10-12 лет.
Семен шагнул ближе.
– Пусть дети, но они с оружием. А значит враги.